Вера и неверие Льва Толстого

беседа с епископом Вашингтонским и Сан-Францискским Василием (Родзянко)

бе­се­да про­ве­де­на в Моск­ве Вячеславом Репиным

 версия, опубликованная в журнале « Новый мир »

 

Епископ Василий (Родзянко) — иерарх Православной Церкви, известный богослов и проповедник.

 

Родился в 1915 году в Малороссии, в родовом поместье, в семье общественного деятеля, председателя дореволюционной Государственной Думы Михаила Родзянко, которому приходится внуком. В 1920 году эмигрировал с родителями в Сербию, где закончил Русско-Сербскую гимназию и богословский факультет Белградского университета. Учителями и наставниками будущего епископа Василия были митр. Антоний (Храповицкий), св. Иоанн Максимович, св. Николай Велимирович, св. арх. Иустин Попович, митр. Антоний Сурожский, о. Сергий Булгаков и другие. В 1941 году стал священником. В годы войны участвовал в сербском Сопротивлении. Два года провел в титовских концлагерях, после чего был выслан из Югославии. С 1955 года автор и ведущий православных радиопередач на Би-би-си. В 1980 году после смерти жены и пострижения в монашество рукоположен в епископа Вашингтонского, а затем Сан-Францискского автокефальной Православной Церкви в Америке. В настоящее время живет на покое в Вашингтоне, отдавая все силы и духовный опыт служению России.

Епископ Василий (Родзянко) был духовным отцом Александры Львовны Толстой, дочери Льва Толстого.

Вя­че­слав Ре­пин: — Ва­ше Пре­ос­вя­щен­ст­во, как из­ве­ст­но, 2 фе­в­ра­ля 1901 го­да Свя­тей­ший Си­нод вы­нес оп­ре­де­ле­ние, из­ве­ст­ное под № 557. Опуб­ли­ко­ван­ное в «Цер­ков­ных ве­до­мо­с­тях», оно из­ве­с­ти­ло рус­скую об­ще­ст­вен­ность об от­лу­че­нии гра­фа Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча Тол­сто­го от Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви. Это ре­ше­ние Си­но­да яви­лось од­ним из кон­тра­пунк­тов, ха­рак­те­ри­зу­ю­щих всю куль­тур­ную си­ту­а­цию в Рос­сии пре­до­ктябрь­ско­го пе­ри­о­да, но и вы­зы­ва­ет спо­ры до се­го дня. Од­на­ко на те­му «от­па­де­ния» гра­фа Тол­сто­го от Церк­ви бы­ло ска­за­но так мно­го, что вряд ли есть смысл об­суж­дать ре­ше­ние Си­но­да или са­мо уче­ние Льва Тол­сто­го, ко­то­рое, ко­неч­но, не вы­дер­жи­ва­ет се­рь­ез­ной кри­ти­ки с бо­го­слов­ских по­зи­ций. Бы­ло бы го­раз­до кон­ст­рук­тив­нее взгля­нуть на это со­бы­тие с дру­гой точ­ки зре­ния: не кро­ет­ся ли в нем ка­кое-то фун­да­мен­таль­ное, ти­пич­ное про­ти­во­ре­чие, с ко­то­рым мно­гие из нас, лю­ди твор­че­с­ких про­фес­сий, стал­ки­ва­ют­ся еже­днев­но, а в на­ши дни в осо­бен­но­с­ти? Хо­тим мы то­го или нет, но это не­из­беж­но за­кра­ды­ва­ет­ся в нас, ког­да мы пы­та­ем­ся со­из­ме­рить на­ши твор­че­с­кие ус­т­рем­ле­ния – в кон­це кон­цов, очень зем­ные – с со­дер­жа­ни­ем пра­во­слав­ной ве­ры и те­ми тре­бо­ва­ни­я­ми, ко­то­рые она вы­дви­га­ет пе­ред ве­ру­ю­щим че­ло­ве­ком. В ка­ком-то смыс­ле от­лу­че­ние гра­фа Тол­сто­го от Церк­ви яви­лось от­лу­че­ни­ем от Церк­ви всей се­ку­ляр­ной рус­ской куль­ту­ры и тес са­мым яви­лось судь­бо­нос­ным, рань­ше вре­ме­ни вскрыв на те­ле Рос­сии ра­ну, ко­то­рая вско­ре при­ве­ла стра­ну к раз­ру­ши­тель­ной бо­лез­ни. От­но­ше­ние к Тол­сто­му со сто­ро­ны церк­ви се­го­дня не из­ме­ни­лось. Не из­ме­нил­ся и ин­те­рес к Тол­сто­му со сто­ро­ны чи­та­те­лей. Не за­слу­жи­ва­ем ли мы и вся на­ша со­вре­мен­ная ли­те­ра­ту­ра от­лу­че­ния от церк­ви?

Епископ Ва­си­лий — Про­ти­во­ре­чие дей­ст­ви­тель­но су­ще­ст­ву­ет. От не­го ни­ку­да не де­нешь­ся, и сле­ду­ет его при­нять, как оно есть. Но в кон­тек­с­те раз­го­во­ра о Тол­стом я счи­таю все же не­об­хо­ди­мым кос­нуть­ся са­мо­го ре­ше­ния Свя­щен­но­го Си­но­да об от­лу­че­нии его от Церк­ви – не об «от­па­де­нии», а имен­но об от­лу­че­нии. И во­об­ще нуж­но от­да­вать се­бе от­чет, что для про­ник­но­ве­ния в суть этой про­бле­мы, во­прос не мо­жет не рас­сма­т­ри­вать­ся с ка­но­ни­че­с­кой сто­ро­ны.

На­сколь­ко мне из­ве­ст­но, этот акт не был за­ду­ман Цер­ко­вью как раз­рыв с куль­ту­рой, как от­лу­че­ние от се­бя всей свет­ской рус­ской куль­ту­ры. Я до­пу­с­каю, что та­кое тол­ко­ва­ние име­ет под со­бой оп­ре­де­лен­ную поч­ву, до­пу­с­каю, что мож­но при­хо­дить к та­ким вы­во­дам, мож­но счи­тать, что ат­мо­сфе­ра на­па­док на цер­ковь, ца­рив­шая в об­ще­ст­ве, по­вли­я­ла на ре­ше­ние Си­но­да. Но на­сколь­ко я знаю, при­чем от са­мих чле­нов тог­даш­не­го Си­но­да, с не­ко­то­ры­ми из ко­то­рых я лич­но был зна­ком, ни­кто из них не при­дер­жи­вал­ся та­кой точ­ки зре­ния. Я это знаю от ми­т­ро­по­ли­та Ан­то­ния (Хра­по­виц­ко­го), ко­то­рый был чле­ном Си­но­да как раз в то вре­мя – не ста­рей­шим, как митр. Пе­тер­бург­ский Ан­то­ний (Вад­ков­ский), ко­то­рый сто­ял за этой ини­ци­а­ти­вой, но тем не ме­нее.

Опуб­ли­ко­ва­на пе­ре­пи­с­ка меж­ду гра­фи­ней Тол­стой Со­фьей Ан­д­ре­ев­ной и митр. Ан­то­ни­ем (Вад­ков­ским), и она до­воль­но по­дроб­но ос­вя­ща­ет со­бы­тия тех дней. Пись­ма Со­фьи Ан­д­ре­ев­ны до­но­сят до нас сви­де­тель­ст­во о том, на­сколь­ко лю­ди не по­ни­ма­ли, что это во­все не бы­ло лич­ным по­хо­дом на ее му­жа, как это тол­ко­ва­ла Со­фья Ан­д­ре­ев­на и как она с боль­шим огор­че­ни­ем пи­са­ла об этом митр. Ан­то­нию. Это­го не по­ни­ма­ли да­же лю­ди, са­мые близ­кие к Тол­сто­му и ко всей этой про­бле­ме. Это был вы­нуж­ден­ный ка­но­ни­че­с­кий шаг, не­об­хо­ди­мый для ох­ра­ны ис­ти­ны пра­во­слав­ной ве­ры, ко­то­рая ина­че не смог­ла бы быть за­щи­щен­ной от весь­ма мо­гу­чих на­па­док та­кой лич­но­с­ти как Лев Тол­стой.

Но вы от­ча­с­ти пра­вы в том, что из-за об­ще­го на­ст­ро­е­ния умов рус­ской ин­тел­ли­ген­ции, ца­рив­ше­го в те го­ды, ко­то­рое в кон­це кон­цов и при­ве­ло к по­сле­ду­ю­щим со­бы­ти­ям двад­ца­то­го ве­ка, пе­ред Цер­ко­вью сто­ял очень труд­ный во­прос – об от­но­ше­нию ко все­му об­ще­ст­ву. Мож­но пред­по­ло­жить, что ее ре­ак­ция не бы­ла бы та­кой же­ст­кой, ес­ли бы это не был Тол­стой – че­ло­век, имев­ший столь боль­шое вли­я­ние на умы.

В рус­ском об­ще­ст­ве про­ис­хо­дил рас­кол. Чер­ны­шев­ский, Бе­лин­ский, за­пад­ни­ки, сла­вя­но­фи­лы, Ча­а­да­ев, Ак­са­ков, Хо­мя­ков и т. д. и т. п. – вот по­лю­са, меж­ду ко­то­ры­ми про­сти­ра­лось не­воз­де­лан­ная ни­ва, об­шир­ное по­ле де­я­тель­но­с­ти для об­ще­ст­вен­ной жиз­ни в Рос­сии. Ни­сколь­ко не пре­уве­ли­чу, ес­ли ска­жу, что эти по­лю­са су­ще­ст­ву­ют в Рос­сии и по­ны­не. В пред­ре­во­лю­ци­он­ный пе­ри­од всем бы­ло по­нят­но, что рус­ская ин­тел­ли­ген­ция за­шла слиш­ком да­ле­ко. В ка­кой-то мо­мент Цер­ковь бы­ла про­сто вы­нуж­де­на – ра­ди сво­их ве­ру­ю­щих, ра­ди то­го, что­бы за­щи­тить их, – обо­зна­чить свои по­зи­ции, вы­ска­зать­ся оп­ре­де­лен­но. Она не пре­сле­до­ва­ла этим по­ли­ти­че­с­ких це­лей. Тол­стой же, бу­ду­чи вид­ным пи­са­те­лем, имев­шим ог­ром­ное вли­я­ние на умы лю­дей, не мог по­сле сво­их пуб­лич­ных за­яв­ле­ний ос­та­вать­ся в те­ни. Его оже­с­то­чав­ши­е­ся вы­па­ды не мог­ли не при­влечь к се­бе вни­ма­ния. В один пре­крас­ный мо­мент Церк­ви при­шлось вы­ска­зать­ся оп­ре­де­лен­но. Ког­да го­во­рят, что Лев Тол­стой был от­торг­нут Цер­ко­вью, про­клят и т. д., это не со­от­вет­ст­ву­ет дей­ст­ви­тель­но­с­ти. Он был про­сто от­лу­чен от при­ча­с­тия, что яв­ля­ет­ся ка­но­ни­че­с­ким ак­том. Ес­ли бы он при­шел, пред­по­ло­жим, на ис­по­ведь, и все то, что го­во­рил пуб­лич­но, ска­зал бы сво­е­му ду­хов­ни­ку, по­след­ний мог бы от­ве­тить ему лишь од­но, что не мо­жет его до­пу­с­тить к при­ча­с­тию с та­ки­ми взгля­да­ми. И тем не ме­нее сле­ду­ет, ве­ро­ят­но, со­гла­сить­ся с тем, что ес­ли бы Тол­стой не был Тол­стым, то ре­ак­ция Церк­ви не бы­ла бы та­кой силь­ной.

А те­перь со­по­с­тавь­те все это с тем, что про­ис­хо­дит в Рос­сии се­го­дня. Раз­ве не сто­им мы пе­ред схо­жей про­бле­мой в во­про­се о ка­но­ни­за­ции цар­ской се­мьи? Ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во рус­ских лю­дей счи­та­ют цар­скую се­мью му­че­ни­ка­ми, стра­с­то­терп­ца­ми, при­нес­ши­ми жерт­ву всей Рос­сии. Ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во лю­дей со­глас­но с тем, что се­мью Ни­ко­лая II не­об­хо­ди­мо при­чис­лить к ли­ку свя­тых. Но в то же вре­мя мы не мо­жем не по­ни­мать – об этом впол­не оп­ре­де­лен­но вы­ска­зал­ся на днях свя­тей­ший па­т­ри­арх Алек­сий II, – что в Рос­сии су­ще­ст­ву­ет це­лая ка­те­го­рия граж­дан, не рас­став­ших­ся с ком­му­ни­с­ти­че­с­ки­ми убеж­де­ни­я­ми, ко­то­рые не смо­гут да­же пред­ста­вить се­бе им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая II свя­тым. Ес­ли Ни­ко­лай II и бу­дет ка­но­ни­зи­ро­ван, то, ко­неч­но же, не для них, не для тех, в ком ос­та­лись боль­ше­вист­ские взгля­ды, а для ве­ру­ю­щих. По­это­му им и не сле­ду­ет в это вме­ши­вать­ся. Так же как цер­ков­ный мир не вме­ши­ва­ет­ся в их де­ла. Не бу­дет же Цер­ковь на­ста­и­вать на том, что­бы Уль­я­но­ва-Ле­ни­на вы­нес­ли из мав­зо­лея и за­ко­па­ли, ес­ли они это­го не хо­тят. В ка­ком-то смыс­ле в на­ши дни су­ще­ст­ву­ет, как ви­ди­те, та же са­мая про­бле­ма, ко­то­рая ког­да-то бы­ла с Тол­стым. Вре­ме­на ме­ня­ют­ся, про­бле­мы ос­та­ют­ся преж­ни­ми.

— Вчи­ты­ва­ясь в по­ле­ми­ку, раз­го­рев­шу­ю­ся во­круг ре­ше­ния Си­но­да, труд­но не удив­лять­ся рез­ко­с­ти суж­де­ний, не­при­ми­ри­мо­с­ти оп­по­нен­тов, при­чем и с той и с дру­гой сто­ро­ны. Об­ли­чи­тель­ные суж­де­ния в ад­рес Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча вы­ска­зы­ва­лись людь­ми на­столь­ко по­чтен­ны­ми в на­шем пред­став­ле­нии, ав­то­ри­тет ко­то­рых на­столь­ко вы­сок в на­ших гла­зах, что мы не мо­жем, не име­ем пра­ва, не при­слу­ши­вать­ся к их мне­нию, как бы мы не от­но­си­лись к су­ти по­ле­ми­ки. Но рез­кость не мо­жет не оза­да­чи­вать. Поз­воль­те при­ве­с­ти не­ко­то­рые из этих суж­де­ний:

Митр. Ана­с­та­сий (Гри­ба­нов­ский):

«Тол­стой за­ни­ма­ет ме­с­то в ми­ро­вом про­цес­се воз­вра­та к язы­че­ст­ву, под­го­тов­ляя ему поч­ву раз­ру­ше­ни­ем хри­с­ти­ан­ской ве­ры, по­доб­но то­му, как рань­ше « сво­им ос­т­рым и глу­бо­ким ли­те­ра­тур­ным плу­гом он раз­рых­лил рус­скую поч­ву для ре­во­лю­ции », ко­то­рая, « бы­ла под­го­тов­ле­на и мо­раль­но санк­ци­о­ни­ро­ва­на им »».

Свя­ти­тель Фе­о­фан За­твор­ник, об­ра­ща­ясь к од­но­му из сво­их чад по ду­ху, пи­шет:

«Вы по­мя­ну­ли, что мно­гие пе­ре­хо­дят в иную ве­ру, на­чи­тав­шись со­чи­не­ний Тол­сто­го. Ди­во! У это­го Льва ни­ка­кой ве­ры нет. У не­го нет Бо­га, нет ду­ши, нет бу­ду­щей жиз­ни, а Гос­подь Ии­сус Хри­с­тос – про­стой че­ло­век. В его пи­са­ни­ях – ху­ла на Бо­га, на Хри­с­та Гос­по­да, на Св. Цер­ковь и ее та­ин­ст­ва. Он раз­ру­ши­тель цар­ст­ва ис­ти­ны, враг Бо­жий, слу­га са­та­нин» (кур­сив под­лин­ни­ка)

О. Ио­анн Крон­штадт­ский, в от­вет на об­ра­ще­ние гр. Тол­сто­го к ду­хо­вен­ст­ву, пи­шет:

«Глав­ная ма­ги­с­т­раль­ная ошиб­ка Тол­сто­го за­клю­ча­ет­ся в том, что он, счи­тая На­гор­ную про­по­ведь Хри­с­та и сло­во Его о не­про­тив­ле­нии злу, пре­врат­но им ис­тол­ко­ван­ное, за ис­ход­ную точ­ку сво­е­го со­чи­не­ния, во­все не по­нял ни На­гор­ной про­по­ве­ди, ни за­по­ве­ди о не­про­тив­ле­нии злу. Пер­вая за­по­ведь в На­гор­ной про­по­ве­ди есть за­по­ведь о ни­ще­те ду­хов­ной и нуж­де сми­ре­ния и по­ка­я­ния, ко­то­рые суть ос­но­ва­ние хри­с­ти­ан­ской жиз­ни, а Тол­стой воз­гор­дил­ся, как са­та­на, и не при­зна­ет нуж­ды по­ка­я­ния, и ка­ки­ми-то сво­и­ми си­ла­ми на­де­ет­ся до­стиг­нуть со­вер­шен­ст­ва без Хри­с­та и Бла­го­да­ти Его, без ве­ры в ис­ку­пи­тель­ные его стра­да­ния и смерть, а под не­про­тив­ле­ни­ем злу ра­зу­ме­ет по­твор­ст­во вся­ко­му злу, по су­ще­ст­ву – не­про­тив­ле­ние гре­ху или по­блаж­ку гре­ху и стра­с­тям че­ло­ве­че­с­ким, и про­ла­га­ет тор­ную до­ро­гу вся­ко­му без­за­ко­нию и та­ким об­ра­зом де­ла­ет­ся ве­ли­чай­шим по­соб­ни­ком дья­во­лу, гу­бя­ще­му род че­ло­ве­че­с­кий, и са­мым отъ­яв­лен­ным про­тив­ни­ком Хри­с­ту…»

Ар­хи­епи­с­коп Ни­кон:

«Цер­ковь, на­ша сни­с­хо­ди­тель­ней­шая цер­ковь, не по­нес­ла та­ко­го бо­го­хуль­ст­ва и от­лу­чи­ла Тол­сто­го от об­ще­ния с со­бою. Что же на­ша мня­ща­я­ся ин­тел­ли­ген­ция? Да она буд­то не за­ме­ти­ла со­вер­шив­ше­го­ся су­да Церк­ви над бо­го­хуль­ни­ком… Те­перь спра­ши­ваю: уже­ли име­ет пра­во эта ин­тел­ли­ген­ция на­зы­вать­ся по­сле се­го « хри­с­ти­ан­скою »?»

Ес­ли де­ло не в лич­ном по­хо­де про­тив гра­фа Тол­сто­го, чем объ­яс­нить та­кую не­при­ми­ри­мость? По­че­му все это вы­зва­ло та­кую бу­рю не­го­до­ва­ния у лю­дей, ко­то­рые, ка­за­лось бы, при­зва­ны при­ми­рять враж­ду. Не слиш­ком ли Цер­ковь, об­ли­чая Льва Тол­сто­го за его от­ступ­ни­че­ст­во от дог­ма­тов, бы­ла бес­по­щад­на?

— Ког­да во­прос ка­са­ет­ся ве­ры и вну­т­рен­них убеж­де­ний, ред­ко ка­кой че­ло­век, жи­ву­щий на этой зем­ле, спо­со­бен удер­жать се­бя в из­ве­ст­ных рам­ках. Вспом­ним, что бы­ло во вре­ме­на борь­бы со ста­ро­об­ряд­че­ст­вом. Вспом­ним са­мих ста­ро­об­ряд­цев и их от­но­ше­ние к рус­ской Церк­ви. Вспом­ним, что бы­ло во вре­ме­на ари­ан­ских спо­ров, – я имею вви­ду име­ю­щи­е­ся у нас све­де­ния, хо­тя они ис­то­ри­че­с­ки и не про­ве­ре­ны, о том, как во вре­мя за­се­да­ния Пер­во­го Все­лен­ско­го Со­бо­ра свя­ти­тель Ни­ко­лай по­до­шел к Арию и дал ему при всех по­ще­чи­ну. Со­глас­но пре­да­нию, Со­бор осу­дил Ни­ко­лая и да­же при­го­во­рил его за это к аре­с­ту…

Люд­ская чер­та, о ко­то­рой мы го­во­рим, всем из­ве­ст­на. Не­да­ром же счи­та­ет­ся, что ре­ли­ги­оз­ные вой­ны, осо­бен­но в Сред­ние ве­ка, бы­ли са­мы­ми же­с­то­ки­ми. Это, ко­неч­но не оз­на­ча­ет, что мы все это оп­рав­ды­ва­ем. Это про­сто го­во­рит о том, что лю­ди есть лю­ди. Ко­неч­но, луч­ше быть вы­ше все­го это­го, вы­ше этих воз­буж­де­ний. Луч­ше быть на вы­со­те Са­мо­го Хри­с­та Спа­си­те­ля. Но увы. Очень ча­с­то хри­с­ти­а­не за­бы­ва­ют, что их ве­ра, за ко­то­рую они так рья­но бо­рют­ся, есть, в сущ­но­с­ти, ве­ра в че­ло­ве­ка. Ибо Он стал че­ло­ве­ком в пол­ном смыс­ле это­го сло­ва, Он, Ко­то­рый по­шел на крест. Он, Ко­то­рый ни­ко­му не про­ти­во­ре­чил и Ко­то­рый мо­лил­ся о тех, кто его рас­пи­нал. В этом смыс­ле я мог бы со­гла­сить­ся с тем, что рез­кость по­зи­ций бы­ла оши­боч­ной. Но ес­ли пы­тать­ся ра­зо­брать­ся в том, что и как бы­ло с точ­ки зре­ния ис­то­ри­че­с­кой, то сле­ду­ет учесть, что да­же та­кие лю­ди как Ио­анн Крон­штадт­ский не мог­ли сдер­жать сво­их чувств, ког­да речь шла о за­щи­те ве­ры в том ви­де, как они ее по­ни­ма­ли.

– Ес­ли вам уда­ет­ся сдер­жи­вать свои чув­ст­ва, по­че­му это не уда­ва­лось им?

— Я не мо­гу ска­зать, что я на­хо­жусь в рав­ном с ни­ми по­ло­же­нии. Тог­да все это бы­ло на­сущ­но. Мы же го­во­рим сей­час о ми­нув­ших со­бы­ти­ях, гля­дя на про­ис­шед­шее с ис­то­ри­че­с­кой точ­ки зре­ния, и мне про­ще. Не знаю, что бы я ска­зал, ес­ли бы пе­ре­до мною си­де­ли не вы, а сам Лев Тол­стой. Воз­мож­но, я бы не сдер­жал­ся.

— Ино­гда воз­ни­ка­ет та­кое чув­ст­во, что Толстой сде­лал ка­кую-то гряз­ную ра­бо­ту за всех – ра­бо­ту, за ко­то­рую ни­кто не хо­тел брать­ся, и в ре­зуль­та­те, ког­да настало время пожинать по­се­ян­ное, его не пу­с­ти­ли со все­ми за стол, уп­ре­кая в том, что у не­го слиш­ком гряз­ные ру­ки.[2] Не по­ра ли церк­ви снять с Тол­сто­го ана­фе­му?

— Я не мо­гу со­гла­сить­ся с тем, что Цер­ковь от­но­сит­ся к Тол­сто­му пред­взя­то. Речь идет не о по­зи­ции Церк­ви, а о цер­ков­ном об­ще­ст­вен­ном мне­нии. Это раз­ные ве­щи. Рев­ни­те­ли не по ра­зу­му – вот кто от­вер­га­ет твор­че­ст­во Льва Тол­сто­го. Они счи­та­ют, что в чис­ле про­че­го идеи Тол­сто­го по­слу­жи­ли на­сту­пив­шим по­зд­нее го­не­ни­ям и пре­сле­до­ва­ни­ем Церк­ви. Но это, ко­неч­но, очень уп­ро­щен­ный взгляд. Че­ло­век так ус­т­ро­ен, что ему все­гда про­ще все раз­де­лять на бе­лое и чер­ное, осо­бен­но ча­с­то это про­ис­хо­дит с людь­ми ма­ло­об­ра­зо­ван­ны­ми, ма­ло ос­ве­дом­лен­ны­ми о свет­ской жиз­ни и свет­ской куль­ту­ре. На де­ле же, ес­ли не Цер­ковь офи­ци­аль­но, то мно­гие ве­ру­ю­щие пра­во­слав­ные лю­ди уже дав­но, в жиз­ни каж­до­го дня, от­но­сят­ся к Льву Тол­сто­му имен­но так – мо­лясь за не­го, а не про­кли­ная. Я с этим стал­ки­ва­юсь по­всед­нев­но. Се­го­дня все это де­ло про­шло­го, и нам про­ще. Чи­тая свя­тых от­цов, их пи­са­ния, осо­бен­но алек­сан­д­рий­ских, ко­то­рые бы­ли из­ве­ст­ны сво­им пыл­ким от­но­ше­ни­ям к во­про­сам ве­ры, вы об­на­ру­жи­те, что не­ко­то­рые их пи­са­ния от­ли­ча­ет боль­шая рез­кость. Бо­лее то­го, не­ко­то­рые из этих пи­са­ний не все­гда от­ве­ча­ют ду­ху Хри­с­то­ву. Увы, это так. И тем не ме­нее у нас нет при­чин от­ка­зы­вать­ся от это­го свя­то­оте­че­с­ко­го на­сле­дия.

— Про­ще го­во­ря, Вы на­хо­ди­те воз­мож­ность при­ми­рять край­но­с­ти. Не вла­де­е­те ли вы ка­ким-то осо­бым ре­цеп­том, нам не­из­ве­ст­ным?

— Ког­да я срав­ни­ваю рез­кость лю­дей греш­ных со все­про­ще­ни­ем Хри­с­то­вым и Его мо­лит­вы за рас­пи­на­те­лей, то, ко­неч­но, для ме­ня это край­не важ­но прин­ци­пи­аль­но, и в этом смыс­ле я од­но­знач­но на сто­ро­не Хри­с­та Спа­си­те­ля. Ина­че и быть не мо­жет. Но, увы, я то­же греш­ный че­ло­век. Бы­ва­ют мо­мен­ты, ког­да я то­же мо­гу вспы­лить, да так, что по­том сам не знаю, как я мог это сде­лать. А ведь я ду­мал, что за­щи­щаю са­мо­го Хри­с­та! Это бы­ва­ет с каж­дым из нас. И ес­ли уж слу­ча­ет­ся, то за­тем не­об­хо­ди­мо оду­мать­ся, по­ка­ять­ся.

— Поз­воль­те при­ве­с­ти при­мер из жиз­ни: мо­ло­дая та­лант­ли­вая де­вуш­ка как-то об­ра­ти­лась к сво­е­му ду­хов­но­му от­цу, на­сто­я­те­лю од­но­го из Мос­ков­ских хра­мов, с во­про­сом, долж­на ли она чи­тать кни­ги Льва Тол­сто­го, ко­то­рый про­из­во­дят на нее силь­ное впе­чат­ле­ние? От­вет был ка­те­го­рич­ный: воз­дер­жать­ся. Ба­тюш­ка на­звал кни­ги Тол­сто­го «ере­сью». В пол­ной рас­те­рян­но­с­ти, моя зна­ко­мая об­ра­ти­лась за со­ве­том ко мне, в на­деж­де ус­лы­шать от ме­ня, от пи­са­те­ля, бо­лее сни­с­хо­ди­тель­ное мне­ние — мне­ние с «ню­ан­са­ми». Не зная, что ей от­ве­тить, я при­нял­ся объ­яс­нять, что на всех, кто ве­ру­ет или счи­та­ет сво­им дол­гом ве­рить в Бо­га, но жи­вет в свет­ском об­ще­ст­ве, воз­ло­же­на оп­ре­де­лен­ная от­вет­ст­вен­ность: нуж­но уметь ос­та­вать­ся де­ть­ми сво­е­го вре­ме­ни и про­пу­с­кать ми­мо ушей слиш­ком рез­кие вы­па­ды, слиш­ком рез­кие про­яв­ле­ния хан­же­ст­ва, что­бы ве­ра уси­ли­я­ми тех, кто от­ка­зал­ся ра­ди нее от жиз­ни в об­ще­ст­ве ра­ди сво­ей ве­ры, кто жи­вет су­гу­бо ин­те­ре­са­ми Церк­ви или сво­е­го при­хо­да, не пре­вра­ти­лась в при­ви­ле­гию для из­бран­ных, в член­ст­во ка­ко­го-то за­кры­то­го клу­ба.

— Ес­ли быть спра­вед­ли­вым, то мож­но по­нять обе сто­ро­ны. Мож­но по­нять па­с­ты­ря, ко­то­рый за­бо­тит­ся о сво­ей па­ст­ве и хо­чет обе­речь ее от тех или иных ис­ку­ше­ний. С дру­гой сто­ро­ны, мож­но по­нять и эту де­вуш­ку, ко­то­рая не ви­де­ла ни­че­го страш­но­го в том, что­бы про­сто оз­на­ко­мить­ся с тем, с чем она по сво­ей ве­ре не со­глас­на. На­до ска­зать, что этот под­ход ино­гда бо­лее пра­ви­лен, чем рез­кий со­вет: не со­при­ка­сать­ся во­об­ще – да­же чи­тать, мол, не на­до и так все яс­но.

К то­му же обоб­щать все­гда опас­но. Тол­стой ран­ний и Тол­стой по­зд­ний это не од­но и то же. В тех же тер­ми­нах мож­но го­во­рить не толь­ко о Тол­стом, но да­же о свя­тых. Свя­то­го кня­зя Вла­ди­ми­ра мы по­чи­та­ем как свя­то­го, рав­но­апо­с­толь­но­го кре­с­ти­те­ля Ру­си. Но ран­ний Вла­ди­мир был, по­доб­но апо­с­то­лу Пав­лу, го­ни­те­лем хри­с­ти­ан, к ко­то­рым он по­том об­ра­тил­ся и сам стал хри­с­ти­а­ни­ном. Из это­го во­все не сле­ду­ет, что мы все обоб­ща­ем, что мы при­ни­ма­ем и ран­не­го Вла­ди­ми­ра и по­зд­не­го Вла­ди­ми­ра.

— Но тог­да мы мо­жем пу­с­тить­ся в сво­их раз­мы­ш­ле­ни­ях по та­ко­му пу­ти: про­ти­во­ре­чие меж­ду ран­ним Вла­ди­ми­ром и по­зд­ним Цер­ковь не сму­ща­ет, по­то­му что ей не­ку­да де­вать­ся, по­то­му что дан­ная по­зи­ция Цер­ковь ус­т­ра­и­ва­ет. Мы же хо­тим знать все до кон­ца. По­че­му столь глу­бо­кое про­ти­во­ре­чие не ставит Цер­ковь в затруднительное положение? Не означает ли это, что про­щать нужно все и всем, уже по­то­му что итог все рав­но один — обык­но­вен­ная смерть или дей­ст­ви­тель­ное рас­ка­я­ние? Ка­кая, мол, раз­ни­ца?

— Здесь не­че­го до­ис­ки­вать­ся. Цер­ковь в сво­ем Бо­го­слу­же­нии срав­ни­ва­ет ран­не­го Вла­ди­ми­ра (го­ни­те­ля хри­с­ти­ан) с Пав­лом до об­ра­ще­ние (Сав­лом, ко­то­рый то­же был их го­ни­те­лем), и она, ес­те­ст­вен­но, от­вер­га­ет их греш­ное про­шлое ана­ло­гич­но то­му, как она от­вер­га­ет греш­ное про­шлое Ма­ри Еги­пет­ской, или Ма­рии Маг­да­ли­ны, по­чи­тая всех их как свя­тых уже по­сле их по­ка­я­ния и об­ра­ще­ния… Что ка­са­ет­ся Льва Тол­сто­го, с ним слу­чи­лось об­рат­ное[3], и нам не­при­ем­лем имен­но по­зд­ний Тол­стой. Возь­ми­те его ран­ние про­из­ве­де­ния — «Дет­ст­во», «От­ро­че­ст­во, «Юность». Пе­ре­чи­тай­те, на­при­мер, гла­ву «Ис­по­ведь» в «Юно­с­ти», и вы пой­ме­те, что это со­вер­шен­но не тот Тол­стой, что де­сят­ки лет спу­с­тя. Нет тот – в смыс­ле убеж­де­ний. Ка­кие за­ме­ча­тель­ные у не­го есть опи­са­ния яв­ле­ний жиз­ни хри­с­ти­ан­ской! Они встре­ча­ют­ся да­же по­зд­нее, да­же в «Ан­не Ка­ре­ни­ной». Уж не го­во­ря о не­ко­то­рых мыс­лях княж­ны Мэ­ри, ко­то­рые мы на­хо­дим в «Вой­не и ми­ре». От все­го это­го мы не мо­жем от­ка­зы­вать­ся.[4]

По­это­му ког­да обоб­ща­ют и го­во­рят: что бы то ни бы­ло, на­пи­сан­ное Тол­стом, чи­тать нель­зя, – это не­пра­виль­но. Ран­нее нуж­но чи­тать. По­ка Тол­стой еще не был тем, кем он стал впос­лед­ст­вии, он во мно­гом мог нам по­мочь. Да­же та­кие труд­ные и со­мни­тель­ные про­из­ве­де­ния как «Крей­це­ро­ва со­на­та», в кон­це кон­цов, ни­че­го страш­но­го в се­бе не не­сут. Ведь Тол­стой про­сто вскры­ва­ет че­ло­ве­че­с­кую при­ро­ду та­кою, ка­кая она есть – есть здесь, на этой зем­ле. И ес­ли бы он ста­рал­ся все раз­гла­дить и по­ка­зать, что это как бы нет, он впал бы тем са­мым в ересь, в са­мое обык­но­вен­ное пе­ла­ги­ан­ст­во.

Суть пе­ла­ги­ан­ской ере­си за­клю­ча­ет­ся в ут­верж­де­нии, что гре­хо­па­де­ние в че­ло­ве­че­ст­ве ни­че­го не из­ме­ни­ло, что оно ос­та­лось преж­ним, не­по­роч­ным. Так ли это? Нет. Очень мно­гое из­ме­ни­лось! Ес­ли Тол­стой по­ка­зы­ва­ет все это, то под оп­ре­де­лен­ным уг­лом зре­ния это мо­жет быть да­же по­лез­ным. Мож­но со­гла­шать­ся или не со­гла­шать­ся с по­сле­сло­ви­ем «Крей­це­ро­вой со­на­ты», где он раз­ви­ва­ет мысль о том, что нель­зя рож­дать де­тей, по­то­му что это свя­за­но со стра­с­тью и т. д., и что уж ес­ли вы хо­ти­те иметь ре­бен­ка, вы мо­же­те усы­нов­лять чу­жо­го. С этим мож­но спо­рить хо­тя бы по­то­му, что это не­ес­те­ст­вен­но, что это уво­дит от ис­тин хри­с­ти­ан­ско­го от­но­ше­ния к бра­ку, ко­то­рый сам же Тол­стой умел так за­ме­ча­тель­но пе­ре­дать в «Ан­не Ка­ре­ни­ной», ког­да он про­ти­во­по­с­та­вил там од­ну се­мью дру­гой се­мье.

А вот по­зд­нее у Тол­сто­го уже ни­ког­да не бы­ло той ис­крен­но­с­ти, ко­то­рая от­ли­ча­ла его ран­ние про­из­ве­де­ния. По­сле вы­хо­да в свет «Ан­ны Ка­ре­ни­ной» и осо­бен­но «Вос­кре­се­нья», ко­то­рое не­воз­мож­но бы­ло бы от­не­с­ти к тем про­из­ве­де­ни­ям, ко­то­рые де­ла­ют сла­ву ху­дож­ни­ка, – ес­ли бы Тол­стой на­пи­сал толь­ко «Вос­кре­се­нье», он вряд ли стал бы из­ве­с­тен как боль­шой пи­са­тель, – по­сле «Вос­кре­се­нья» Тол­стой со­вер­шен­но окон­ча­тель­но оп­ре­де­лил­ся в сво­их ан­ти­цер­ков­ных на­ст­ро­е­ни­ях. Все то, что у не­го бы­ло в «Дет­ст­ве» под­лин­но­го, ис­крен­не­го, чи­с­то­го и да­же, я бы ска­зал, ли­тур­ги­че­с­ко­го, ста­ло от­сту­пать на зад­ний план. Про­изо­шел от­ход от цер­ков­но­с­ти и да­же от ос­нов­ных цер­ков­ных догм. Па­рал­лель­но – по­сле на­пи­са­ния ро­ма­на «Вос­кре­се­нья» и еще во вре­мя ра­бо­ты над ним,[5] – его пи­са­тель­ская де­я­тель­ность из ху­до­же­ст­вен­ной ста­ла по­сте­пен­но пре­вра­щать­ся в пуб­ли­ци­с­ти­че­с­кую. Тол­стой, в сущ­но­с­ти, по­те­рял се­бя. Но бу­ду­чи боль­шим ху­дож­ни­ком и хо­ро­шим пси­хо­ло­гом, он и сам это пре­крас­но по­ни­мал.

Од­ним сло­вом, в этих ве­щах не­об­хо­ди­мо раз­би­рать­ся. Ес­ли в па­ст­ве есть лю­ди, ко­то­рых нуж­но обе­речь от ка­ко­го бы то ни бы­ло со­блаз­на, то мож­но по­нять та­ко­го свя­щен­ни­ка и та­ко­го па­с­ты­ря, ко­то­рый го­во­рит, что луч­ше вам воз­дер­жать­ся от Тол­сто­го во­об­ще. Ес­ли вы спо­соб­ны при­да­вать ва­шим мыс­лям не­ко­то­рую по­сле­до­ва­тель­ность, как мы уме­ем это де­лать в от­но­ше­нии свя­тых, ко­то­рые в на­ча­ле сво­е­го пу­ти бы­ли сов­сем не те­ми, под­час да­же про­ти­во­по­лож­ны­ми тем, ка­ки­ми они ста­ли в кон­це сво­ей жиз­ни или бы­ли в мо­мент сво­е­го об­ра­ще­ния к ве­ре, – как му­че­ни­ки, они при­ни­ма­лись в Цер­ковь да­же бу­ду­чи не­кре­ще­ны­ми как свя­тые, по­то­му что они кре­с­ти­лись в сво­ей соб­ст­вен­ной кро­ви, вме­с­то во­ды, так, по край­ней ме­ре, при­ня­то счи­тать, ведь во­да есть и в кро­ви, – ес­ли вы спо­соб­ны про­во­дить эту раз­ни­цу, то тог­да, ко­неч­но, мож­но со­вер­шен­но ина­че по­дой­ти к это­го ро­да ве­щам. Но для это­го нуж­но быть че­ло­ве­ком очень вы­со­кой куль­ту­ры. Мо­жем ли мы тре­бо­вать это­го от не­ко­то­рых их на­ших ба­тю­шек? Увы, не­ко­то­рые из них под­час не име­ют да­же на­сто­я­ще­го бо­го­слов­ско­го об­ра­зо­ва­ния. Не го­во­ря о том, что в си­лу об­сто­я­тельств они не име­ли воз­мож­но­с­ти по-на­сто­я­ще­му при­кос­нуть­ся к глу­би­нам рус­ской куль­ту­ры. Как же тут не по­нять их ревностность?

— Но ведь из­ве­ст­но, что в мо­ло­до­с­ти, до того, как стать зре­лым че­ло­ве­ком и из­ве­ст­ным пи­са­те­лем, Лев Тол­стой вел бур­ный об­раз жиз­ни, не от­ли­чал­ся по­сле­до­ва­тель­но­с­тью взгля­дов, не все­гда со­блю­дал за­по­ве­ди, а ино­гда со­вер­шал по­ступ­ки, о ко­то­рых по­зд­нее, го­да­ми со­жа­лел и сты­дил­ся их.

— Как и Пуш­кин, как и мно­гие дру­гие… Все это яв­ля­лось ха­рак­тер­ной чер­той тог­даш­не­го об­ще­ст­ва. Это был, к со­жа­ле­нию, об­щий тон. Мои пред­ки жи­ли точ­но так­же, че­му удив­лять­ся? В то вре­мя в Рос­сии жи­ло ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во лю­дей, со­вер­шен­но да­ле­ких от Церк­ви. Не­ред­ко слу­ча­лись та­кие сце­ны. При­хо­дит че­ло­век выс­ше­го со­сло­вия в цер­ковь и спра­ши­ва­ет: «Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, а где здесь при­ча­с­тие?» Где-то вон там – ему по­ка­зы­ва­ют, ку­да прой­ти. Он под­хо­дит к ба­тюш­ке, и тот его спра­ши­ва­ет: «Как ва­ше имя?» – «Князь Уру­сов. Очень при­ят­но, ба­тюш­ка. А ва­ше как?..»

Поч­ти как се­го­дня. В этом от­но­ше­нии тог­даш­нее об­ще­ст­во — я это пре­крас­но по­мню — жи­ло двой­ной жиз­нью. Моя мать рас­ска­зы­ва­ла мне, что на ис­по­ведь в ее кру­гу ино­гда хо­ди­ли ис­клю­чи­тель­но ра­ди при­слу­ги — во­все не по­то­му что ду­ша тре­бо­ва­ла очи­ще­ния, а что­бы не уда­рить ли­цом в грязь пе­ред ос­таль­ны­ми и в том чис­ле пе­ред соб­ст­вен­ной при­слу­гой, сре­ди ко­то­рой, кста­ти ска­зать, ча­с­то встре­ча­лись по-на­сто­я­ще­му ве­ру­ю­щие лю­ди…

— Как все это увя­зать с толь­ко что вы­ска­зан­ным ва­ми ут­верж­де­ни­ем, что в пе­ри­од раз­бит­ной жиз­ни – на­зо­вем ве­щи сво­и­ми име­на­ми – твор­че­ст­во Тол­сто­го от­ли­ча­лось осо­бой чи­с­то­той, ис­крен­но­с­тью, ли­тур­гич­но­с­тью? Воз­мож­но ли та­кое со­че­та­ние?

— Осо­бо­го па­ра­док­са, на мой взгляд, здесь нет. Ог­ром­ное раз­ли­чие меж­ду ран­ним Тол­стым и по­зд­ним за­клю­ча­ет­ся в том, что ран­ний Тол­стой умел ка­ять­ся. Он знал, что та­кое грех. Он знал, что та­кое че­ло­ве­че­с­кая сла­бость. При этом он все же ус­ту­пал се­бе. Хо­тя он был креп­ким и силь­ным че­ло­ве­ком в од­них от­но­ше­ни­ях, он был очень слаб в дру­гих.

— Су­ще­ст­ву­ет мно­же­ст­во при­ме­ров то­го, что лю­ди, осо­бен­но в юном воз­ра­с­те, при­хо­дят к пра­во­слав­ной Церк­ви или про­сто к ре­ли­ги­оз­но­с­ти, как ни уди­ви­тель­но, имен­но че­рез чте­ние книг Тол­сто­го, по­сред­ст­вом ка­кой-то уг­луб­ля­ю­щей­ся бла­го­да­ря ему люб­ви к Рос­сии.

— Да, с этим я со­гла­сен. Мно­гие при­шли к ве­ре че­рез Тол­сто­го, но че­рез пи­са­те­ля, а не че­рез мыс­ли­те­ля и пуб­ли­ци­с­та. С чем я не со­гла­сен, так это с ба­тюш­ка­ми, ко­то­рые от­го­ва­ри­ва­ют от чте­ния книг Тол­сто­го. Не со­гла­сен я с этим по той про­стой при­чи­не, что это не на­сто­я­щий па­с­тор­ский путь.

Па­с­тор­ский путь сле­ду­ет все­гда ори­ен­ти­рам ми­ло­сер­дия, люб­ви, зо­ва к вну­т­рен­не­му спа­се­нию. Рез­кий же при­зыв от­ка­зать­ся от со­при­кос­но­ве­ния с ка­ки­ми-ли­бо вред­ны­ми, ска­жем, яв­ле­ни­я­ми – это во­об­ще не ти­пич­но для пра­во­сла­вия ис­то­ри­че­с­ки. Это ско­рее ти­пич­но для ка­то­ли­че­ст­ва. Так ве­ла се­бя за­пад­ная Цер­ковь на про­тя­же­нии ве­ков. И до че­го она до­шла? Она ста­ла очень мо­гу­ще­ст­вен­ной. Но во­прос в том, где она ста­ла мо­гу­ще­ст­вен­ной. В од­ном из­ве­ст­ном ди­а­ло­ге, про­ис­хо­див­шим меж­ду ка­то­ли­че­с­ким свя­щен­ни­ком и пра­во­слав­ным, ка­то­лик вос­клик­нул: «Вы раз­ве не ви­ди­те, что на­ша Цер­ковь пер­вая на зем­ле?!» Пра­во­слав­ный свя­щен­ник был вы­нуж­ден со­гла­сить­ся. Он дол­го ду­мал над тем, что от­ве­тить, и вдруг ска­зал: «Ва­ша Цер­ковь пер­вая на зем­ле, а на­ша пер­вая на не­бе.»

Нам не нуж­ны ра­ди­каль­ные ме­то­ды. Си­лой люб­ви, си­лой убеж­де­ний мы до­стиг­нем го­раз­до боль­ше­го. За Тол­сто­го нуж­но мо­лить­ся, а не про­кли­нать его. Свя­тые от­цы го­во­рят: «Лю­би греш­ни­ка, но не­на­видь его грех.» К со­жа­ле­нию, на­ши се­го­дняш­ние стар­цы не мо­гут от­ли­чить од­но­го от дру­го­го. При­ни­май греш­ни­ка вся­ко­го – вся­ко­го! – с лю­бо­вью. Но при этом будь аб­со­лют­но, сто­про­цент­но ве­рен сво­им прин­ци­пам. Не­на­видь его грех, его ошиб­ки, его ересь и т. д. Но не со­еди­няй од­но с дру­гим. Это очень труд­но. Для это­го не­об­хо­ди­мо са­мо­му хоть как-то воз­вы­сить­ся над соб­ст­вен­ной при­ро­дой. Кто мы? Да­же мы, и са­мые луч­шие стар­цы, оп­тин­ские и ка­кие угод­но, очень хо­ро­шо зна­ли по се­бе, ка­ко­ва на­ша ис­пор­чен­ная че­ло­ве­че­с­кая при­ро­да. Нуж­но преж­де все­го по­нять это в се­бе са­мом. Тог­да ты смо­жешь по­нять это и в дру­гом.

Од­ним сло­вом, мож­но при­нять Тол­сто­го ран­не­го, как че­ло­ве­ка еще цер­ков­но­го, и его ху­до­же­ст­вен­ные со­чи­не­ния, но не сле­ду­ет при­ни­мать его даль­ней­шие фи­ло­соф­ские и про­чие идеи. Это сов­сем не зна­чит, что его нель­зя чи­тать. Ког­да вы чи­та­е­те, на­при­мер, До­сто­ев­ско­го, вы на­столь­ко силь­но со­при­ка­са­е­тесь с че­ло­ве­че­с­ким гре­хом, что мож­но бы­ло бы да­же пред­по­ло­жить, что это опас­но. И тем не ме­нее мно­гие, на­при­мер ми­т­ро­по­лит Ан­то­ний (Хра­по­виц­кий), ед­ва не при­рав­ни­ва­ли До­сто­ев­ско­го к не­ко­то­рым из свя­тых от­цов по ко­неч­ным ито­гам его жиз­ни. Ми­т­ро­по­лит Ан­то­ний знал все­го До­сто­ев­ско­го и да­же на­пи­сал за­ме­ча­тель­ное про­из­ве­де­ние на эту те­му – «Сло­варь», ко­то­рое по­том бы­ло на­зва­но «Ключ к тво­ре­ни­ям До­сто­ев­ско­го». Про­чи­тай все, знай все – вот в чем пра­виль­ный под­ход. Как го­во­рил апо­с­тол Па­вел: «Все мне поз­во­ли­тель­но, но не все по­лез­но; все мне поз­во­ли­тель­но, но ни­что не долж­но об­ла­дать мною» (1 Кор. 6: 12).

— Ве­ра в Бо­га, ес­ли она есть у че­ло­ве­ка, долж­на по­мо­гать ему на­хо­дить пра­виль­ные пу­ти в ре­аль­ной жиз­ни, в ре­аль­ном об­ще­ст­ве – в том об­ще­ст­ве, в ко­то­ром, как нам из­ве­ст­но, по­рок си­дит на по­ро­ке и в ко­то­ром мы вы­нуж­де­ны жить, на каж­дом ша­гу идя на ком­про­мис­сы, на каж­дом ша­гу стал­ки­ва­ясь с урод­ст­ва­ми ок­ру­жа­ю­щей дей­ст­ви­тель­но­с­ти. Это мне­ние раз­де­ля­ют не толь­ко лю­ди не­све­ду­щие и рас­те­рян­ные вро­де той мо­ло­дой де­вуш­ки, ко­то­рая не зна­ет, нуж­но ли чи­тать Тол­сто­го. Что, на ваш взгляд, важ­нее и пра­виль­нее – от­ст­ра­нять­ся от об­ще­ст­ва с его гря­зью или, на­про­тив, вос­при­ни­мать мир как дан­ность и пы­тать­ся жить до­стой­но сре­ди всей этой гря­зи?

— В Церк­ви есть, как мы зна­ем, два пу­ти. Есть путь, опи­сан­ный До­сто­ев­ским на при­ме­ре стар­ца Зо­си­мы, ко­то­рый го­во­рит Але­ше Ка­ра­ма­зо­ву: иди в мир и спа­сай ок­ру­жа­ю­щих те­бя лю­дей. Есть и дру­гой путь, про­ти­во­по­лож­ный пер­во­му. Вы упо­мя­ну­ли Фе­о­фа­на За­твор­ни­ка. По­че­му же он ушел в за­твор? Для то­го что­бы быть как мож­но даль­ше от со­блаз­на греш­но­го ми­ра. И имен­но бла­го­да­ря это­му он дей­ст­ви­тель­но смог не отой­ти от лю­дей. Он все вре­мя пи­сал им из за­тво­ра пись­ма, ко­то­рые их спа­са­ли, спа­са­ли са­мым по­ра­зи­тель­ным об­ра­зом, имен­но в ми­ре сем. Вспом­ни­те его кни­гу «Не­ви­ди­мая брань». Это «не­ви­ди­мая брань» по­сто­ян­но про­ис­хо­дит в греш­ном ми­ре. По­то­му это и брань. По­то­му она и не­ви­ди­ма. И очень ча­с­то так бы­ва­ет, что лю­ди, мак­си­маль­но ото­шед­шие от ми­ра – ушед­шие в мо­на­с­тырь или в пол­ный за­твор, – пре­крас­но зна­ют этот мир и спо­соб­ны на­пи­сать о нем вот та­кую кни­гу.

— Та же де­вуш­ка, о ко­то­рой мы го­во­ри­ли, спра­ши­ва­ла ме­ня: мо­жет ли она оде­вать­ся изящ­но, не про­ти­во­ре­чит ли это тре­бо­ва­ни­ям церк­ви? Мне так и хо­те­лось ей от­ве­тить, что да, ко­неч­но, мо­жет. Но, по­ло­жа ру­ку на серд­це, я был в пол­ной рас­те­рян­но­с­ти. Ес­ли бы этот во­прос был об­ра­щен к Вам, что бы вы на не­го от­ве­ти­ли?

— Все де­ло в том, для че­го она к это­му стре­мит­ся. Ес­ли она хо­чет оде­вать­ся так или этак по­то­му что она тще­слав­на, по­то­му что она же­ла­ет вы­де­лить­ся во всех от­но­ше­ни­ях и по срав­не­нию с дру­ги­ми людь­ми, то тог­да это по­буж­де­ние гре­хов­ное. Но ес­ли она де­ла­ет это про­сто по­то­му, что хо­чет жить по нор­ме ок­ру­жа­ю­щей ее жиз­ни, не вы­де­ляя се­бя сре­ди дру­гих, хо­чет об­ра­тить на се­бя вни­ма­ние про­сто ра­ди то­го, что­бы най­ти дру­га жиз­ни и вый­ти за не­го за­муж, ес­ли ее по­буж­де­ния чи­с­ты, то в этом нет ни­ка­ко­го гре­ха. Не­да­ром же апо­с­тол Па­вел го­во­рит, что чи­с­то­му все чи­с­то. Про­ти­во­ре­чие воз­ни­ка­ет лишь тог­да, ког­да по­буж­де­ния не­пра­виль­ны, ког­да все по­буж­де­ния урод­ли­во ги­пер­тро­фи­ро­ва­ны, или да­же име­ет от­те­нок урод­ли­во­с­ти. Та­ко­го ро­да лю­ди, к со­жа­ле­нию, про­сто са­ми се­бя изо­б­ра­жа­ют.

— Лич­ный друг и би­о­граф Тол­сто­го Эль­мер Мод пи­шет:

«Его убеж­де­ния мед­лен­но из­ме­ня­лись… По ме­ре оз­на­ком­ле­ния с вос­точ­ны­ми пи­са­ни­я­ми (ин­дий­ски­ми и ки­тай­ски­ми) он в ко­неч­ном ито­ге до­знал­ся то­го су­ще­ст­вен­но­го, что ле­жит в кор­не ве­ли­ких ре­ли­гий, ко­то­рые раз­де­ле­ны и раз­дроб­ле­ны су­е­вер­ны­ми ве­ро­ва­ни­я­ми. И он стал ме­нее и ме­нее при­да­вать зна­че­ние са­мой лич­но­с­ти Хри­с­та, точ­ной фра­зе­о­ло­гии и дей­ст­ви­тель­ным сло­вам Еван­ге­лия.»

Ха­рак­те­ри­с­ти­ка, вы­не­сен­ная Э. Мо­дом, впол­не ук­ла­ды­ва­ет­ся в рам­ки нам из­ве­ст­но­го из дру­гих ис­точ­ни­ков. В жур­на­ле «Те­о­соф» от 16 ян­ва­ря 1911 г. бы­ло опуб­ли­ко­ва­но пись­мо Тол­сто­го к ху­дож­ни­ку Яну Сты­ке, ко­то­рое, как мне ви­дит­ся, со­дер­жит квинт­эс­сен­цию ми­ро­воз­зре­ния со­вре­мен­но­го ин­тел­лек­ту­а­ла ев­ро­пей­ско­го ти­па. От­ли­чи­тель­ны­ми осо­бен­но­с­тя­ми это­го ми­ро­воз­зре­ния яв­ля­ет­ся стрем­ле­ние к об­ра­зо­ван­но­с­ти, ве­ра в уни­вер­са­лизм – или, как еще го­во­рят фи­ло­со­фы, в «од­но­род­ность» ми­ро­зда­ния, ве­ра в де­мо­кра­тию, в си­лу за­ко­нов, в гу­ма­низм, в гу­ма­низм и да­же в ка­кую-то ра­зум­ную, выс­шую ор­га­ни­за­цию, сто­я­щую над об­ще­ст­вен­ны­ми ин­сти­ту­та­ми. Адеп­та этих идей ча­с­то на­зы­ва­ют аг­но­с­ти­ком – это по­ня­тие проч­но во­шло в оби­ход. Но для на­гляд­но­с­ти про­ци­ти­рую стро­ки са­мо­го Тол­сто­го:

«До­к­т­ри­на Ии­су­са яв­ля­ет­ся для ме­ня толь­ко од­ною из пре­крас­ных до­к­т­рин ре­ли­ги­оз­ных, ко­то­рые мы по­лу­чи­ли из древ­но­с­ти еги­пет­ской, ев­рей­ской, ин­дус­ской, ки­тай­ской, гре­че­с­кой. Глав­ное в прин­ци­пе Ии­су­са – лю­бовь к Бо­гу, т. е. ко всем лю­дям без ис­клю­че­ния, бы­ла про­по­ве­да­на все­ми му­д­ре­ца­ми все­го све­та: Криш­на, Буд­да, Лао-Тзе, Кон­фу­ций, Со­крат, Пла­тон, Эпи­ктет, Марк Ав­ре­лий и меж­ду но­вы­ми: Рус­со, Па­с­каль, Кант, Эмер­сон, Ча­нинг и мно­гие дру­гие. Ис­ти­на ре­ли­ги­оз­ная и нрав­ст­вен­ная вез­де и все­гда од­на и та же, у ме­ня нет пред­по­чте­ния к хри­с­ти­ан­ст­ву. Ес­ли я осо­бен­но ин­те­ре­со­вал­ся до­к­т­ри­ной Ии­су­са, то это, во-пер­вых, по­то­му, что я ро­дил­ся и жил меж­ду хри­с­ти­а­на­ми и, во-вто­рых, на­хо­дил боль­шое ум­ст­вен­ное на­слаж­де­ние в том, что­бы из­вле­кать чи­с­тую до­к­т­ри­ну их по­ра­зи­тель­ной фаль­си­фи­ка­ции, про­из­во­ди­мой Церк­ва­ми.»

Мно­гие из нас воль­но или не­воль­но идут по то­му же пу­ти. Ка­кой вы­вод мы долж­ны сде­лать из это­го опы­та? Что та­кой «уни­вер­са­лизм» – плод ши­ро­кой об­ра­зо­ван­но­с­ти аг­но­с­ти­ка?

— Мой учи­тель Ан­то­ний Хра­по­виц­кий — во вре­ме­на мо­ей мо­ло­до­с­ти он был стар­цем, а впос­лед­ст­вии стал ми­т­ро­по­ли­том — еще в то вре­мя, ког­да он жил в Рос­сии и был ар­хи­епи­с­ко­пом Харь­ков­ским, еще в то вре­мя, ког­да он был рек­то­ром-ар­хи­ман­д­ри­том Мос­ков­ской, а за­тем Пе­тер­бург­ской ду­хов­ной ака­де­мии, от­ве­чал на это пря­мо и оп­ре­де­лен­но. Он го­во­рил, что нуж­но быть об­ра­зо­ван­ным че­ло­ве­ком во всей от­но­ше­ни­ях. Он го­во­рил, что са­мые луч­шие мо­на­хи – это уче­ные мо­на­хи. Он го­во­рил, что его за­да­ча – вос­ста­но­вить в Рос­сии уче­ное мо­на­ше­ст­во. И он сво­е­го до­бил­ся – в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни. У не­го бы­ли та­кие уче­ни­ки, как, на­при­мер, Ила­ри­он (Тро­иц­кий), ко­то­рый сна­ча­ла был про­фес­со­ром Вла­ди­ми­ром Тро­иц­ким, по­том стал мо­на­хом, кон­чил ар­хи­епи­с­ко­пом, был в Со­лов­ках, был му­чим, и сей­час да­же идет во­прос о его ка­но­ни­за­ции как но­во­му­че­ни­ка (в Рус­ской За­ру­беж­ной Церк­ви ка­но­ни­за­ция Ила­ри­о­на уже со­сто­я­лась).

[Ес­ли вы об­ра­зо­ва­ны, но не упо­треб­ля­е­те ва­ше об­ра­зо­ва­ние в от­ри­ца­тель­ном смыс­ле, то есть, ес­ли вы не поль­зу­е­тесь им во вред себе и другим, то в этом случае вы при­но­си­те поль­зу.] Во­об­ще го­во­ря, не­ве­же­ст­во, и в ча­ст­но­с­ти в мо­на­ше­с­кой сре­де, бы­ло, как мы зна­ем из ис­то­рии церк­ви, ча­с­то па­губ­ным. Вспом­ним хо­тя бы мо­на­с­ты­ри Свя­той зем­ли в VI и VII ве­ках, ког­да боль­шин­ст­во жив­ших там мо­на­хов, не­вер­но по­няв Ори­ге­на, ста­ли ори­ге­ни­с­та­ми и бы­ли ис­туп­лен­ны­ми при­вер­жен­ца­ми этой пе­чаль­ной ере­си, осуж­ден­ной на Пя­том Все­лен­ском Со­бо­ре. При­ме­ров рев­но­ва­ния не по ра­зу­му в очень мно­го и се­го­дня. [Уже поч­ти в на­ше вре­мя, в на­ча­ле двад­ца­то­го ве­ка, та­ким фаль­ши­вым мо­на­ше­с­ким ду­хом бы­ла за­ра­же­на до­воль­но боль­шая часть мо­на­хов на Афо­не – так на­зы­ва­е­мые имя­слав­цы[6], ко­то­рые сво­им не­ве­же­ст­вом сму­ща­ли не толь­ко друг дру­га, но и бо­го­моль­цев, при­хо­див­ших на Афон из Рос­сии, так, что в ре­зуль­та­те Рос­сия бы­ла вы­нуж­де­на при­слать на Афон во­ен­ных и увез­ти этих мо­на­хов в Рос­сию на­зад на ко­раб­лях. [Не вда­ва­ясь в по­дроб­но­с­ти, ска­жу, что это был ре­зуль­тат аб­со­лют­но­го не­ве­же­ст­ва этих мо­на­хов. Та­кое встре­ча­ет­ся и се­го­дня.] Не­ве­же­ст­во встре­ча­ет­ся и се­го­дня. Не­ко­то­рые мо­на­хи не об­ра­зо­ва­ны. Не­ко­то­рые да­же не зна­ют свя­тых от­цов, а ино­гда вы­ска­зы­ва­ют мыс­ли, с бо­го­слов­ской точ­ки зре­ния со­вер­шен­но не­ле­пые.

Но есть и дру­гие при­ме­ры. Один со­вер­шен­но не­об­ра­зо­ван­ный мо­нах, ко­то­рый, ухо­дя в мо­на­с­тырь, да­же пи­сать не умел – это был обык­но­вен­ный рус­ский му­жи­чек, – стал впос­лед­ст­вии Си­лу­а­ном и всю жизнь, на­хо­дясь на Афо­не, пре­одо­ле­вал свою не­об­ра­зо­ван­ность. Он ни­ког­да не по­сту­пал так, как по­сту­па­ли дру­гие не­об­ра­зо­ван­ные мо­на­хи по сво­ей узо­с­ти – в осо­бен­но­с­ти в том, что ка­са­лось от­но­ше­ния к ина­ко­мыс­ля­щим. В глу­бо­кой ста­ро­сти до­стиг уди­ви­тель­но­го со­сто­я­ния вну­т­рен­ней об­ра­зо­ван­но­с­ти. Он пре­вос­ход­но знал свя­тых от­цов. Но, что са­мое глав­ное – по­знал ду­шу че­ло­ве­че­с­кую.

— И все же на­пра­ши­ва­ет­ся во­прос: не про­ти­во­ре­чит ли зна­ние ве­ре? По­че­му ве­ра рус­ских ста­ру­шек, пе­ре­пол­ня­ю­щих хра­мы, ве­ра па­с­туш­ков со ста­рин­ных по­ло­тен, ве­ра де­тей, ве­ра не­све­ду­щих ка­жет­ся все­гда бо­лее убе­ди­тель­ной, чем ве­ра уму­д­рен­но­го уче­но­го, ко­то­рый, в сущ­но­с­ти, и ве­рить ни во что уже не мо­жет, ибо, как го­во­рит ас­т­ро­фи­зик Хо­кинг, ис­сле­до­ва­ния ко­то­ро­го вы раз­би­ра­е­те в ва­шей кни­ге «Те­о­рия рас­ши­ре­ния Все­лен­ной и ве­ра от­цов», «на­уч­ная мысль, за­ко­ны при­ро­ды, ло­ги­че­с­кие след­ст­вия, бу­ду­чи объ­ек­тив­ны­ми, не ос­тав­ля­ют ме­с­та для Бо­га, тем бо­лее ес­ли Он Сам ус­та­но­вил эту за­ко­но­мер­ность…», – это ци­та­та из Ва­шей кни­ги.

— Мой учи­тель Ан­то­ний Хра­по­виц­кий, как уже го­во­ри­лось, еще мо­ло­дым дья­ко­ном яв­лял со­бой об­ра­зец глу­бо­ко­го мыс­ли­те­ля, глу­бо­ко­го бо­го­сло­ва и уче­но­го. Он счи­тал, что это со­вер­шен­но не­об­хо­ди­мо. Но в то же вре­мя бы­ли та­кие как Спи­ри­дон Три­ми­фунт­ский: и в сво­ем па­с­тыр­ст­ве он не ос­та­вил сво­их обыч­ных овец, ко­то­рых пас. Та­кие Спи­ри­до­ны ока­за­лись боль­шин­ст­вом на Пер­вом Все­лен­ском Со­бо­ре[7], ко­то­рое при­ня­ло не сов­сем, мо­жет быть, по­нят­ное им по-фи­ло­соф­ски по­ня­тие омо­уси­ос – что зна­чит еди­но­сущ­ный: про­сто­той и чи­с­то­той не­о­бу­чен­но­го ду­ха они смог­ли по­стичь глав­ное – что это есть вы­ра­же­ние под­лин­ной и дей­ст­ви­тель­но сущ­но­ст­ной люб­ви От­ца и Сы­на, что это есть ос­но­ва все­го. Ве­ра про­сто­го, не­ис­ку­шен­но­го че­ло­ве­ка ка­жет­ся нам бо­лее убе­ди­тель­ной, по­то­му что на его при­ме­ре мы по­ни­ма­ем суть дет­ско­го, чи­с­то­го от­но­ше­ния к Цар­ст­ву Не­бес­но­му. Не­об­хо­ди­мо и то и дру­гое. Ну­жен Хри­с­тос, Ко­то­рый есть пре­му­д­рость Бо­жья, ко­то­рый есть Сло­во, Ло­гос. Но тот же Хри­с­тос, вы­ра­жа­ясь по Апо­с­то­лу Пав­лу, в сво­ей ду­хов­ной ни­ще­те «опу­с­то­шил се­бя», по­верг Се­бя в та­кое уни­же­ние пе­ред ми­ром сим, что это мож­но на­звать лишь опу­с­то­ше­ни­ем – опу­с­то­ше­ни­ем от той са­мой пре­му­д­ро­с­ти, но­си­те­лем ко­то­рой он яв­ля­ет­ся. Па­ра­докс? Этот наш глав­ный хри­с­ти­ан­ский па­ра­докс спа­си­те­лен для лю­дей и яв­ля­ет­ся су­тью хри­с­ти­ан­ст­ва.

— «Бог есть не­о­гра­ни­чен­ное Всё, че­ло­век есть толь­ко толь­ко ог­ра­ни­чен­ное про­яв­ле­ние Его. Бог есть то не­о­гра­ни­чен­ное Всё, че­го че­ло­век со­зна­ет се­бя ог­ра­ни­чен­ной ча­с­тью. Ис­тин­но су­ще­ст­ву­ет толь­ко Бог, че­ло­век есть про­яв­ле­ние его в ве­ще­ст­ве, вре­ме­ни и про­ст­ран­ст­ве…»

Эти стро­ки, дик­ту­е­мые Тол­стым до­че­ри пе­ред смер­тью на стан­ции Ас­та­по­во, ко­неч­но же, не яв­ля­ют­ся от­кро­ве­ни­ем, но все же до стран­но­с­ти точ­но пе­ре­да­ют ре­ли­ги­оз­ные ощу­ще­ния мно­гих из нас. В чем эти стро­ки рас­хо­дят­ся с хри­с­ти­ан­ским под­хо­дом к де­лу?

— Рас­хож­де­ние в сло­ве Всё. Имея в ви­ду весь наш мир, тот, в ко­то­ром мы жи­вем, мы не мо­жем ска­зать о Бо­ге, что он есть Всё, – ес­ли, ко­неч­но, Тол­стой по­ни­мал это имен­но так. А я ду­маю, что он по­ни­мал это имен­но так. В этом от­но­ше­нии при­ве­ден­ное вы­ска­зы­ва­ние Тол­сто­го яв­ля­ет­ся са­мой три­ви­аль­ной фи­ло­соф­ской иде­ей, ко­то­рая но­сит на­зва­ние «пан­те­изм».

Ос­но­вой же на­шей ве­ры яв­ля­ет­ся те­изм. Да, Бог есть Всё. Но не с точ­ки на­ше­го ми­ра. Меж­ду Твор­цом и тва­рью су­ще­ст­ву­ет из­ве­ст­ная грань. Бог есть, ко­неч­но, ис­точ­ник Все­го, и, ста­ло быть, мож­но ска­зать, что он есть Всё. Но сов­сем не так, как это го­во­рит Лев Ни­ко­ла­е­вич, ког­да под этим всё он по­ни­ма­ет и об­ла­ка на на­шем зри­мом не­бе, и звез­ды и Лу­ну и Солн­це. Кли­мент Рим­ский еще в пер­вом ве­ке ска­зал, что Цер­ковь бы­ла со­тво­ре­на преж­де Солн­ца и Лу­ны, что Цер­ковь это об­раз Бо­жий, об­раз Пре­свя­той Тро­и­цы, об­раз Все­го, но не Всё.

— «Од­наж­ды я спро­сил се­бя: ве­рю ли я на са­мом де­ле? Ве­рю ли я, что смысл жиз­ни ле­жит в ис­пол­не­нии Бо­жи­ей во­ли, что это бу­дет со­сто­ять в уве­ли­че­нии люб­ви в нас са­мих и в ми­ре и что, со­дей­ст­вуя это­му уве­ли­че­нию, это­му сли­я­нию всех пред­ме­тов люб­ви, я го­тов­лю се­бе веч­ную жиз­ни? И ин­стинк­тив­но я от­ве­тил, что не ве­рю в та­кой яс­ной, оп­ре­де­лен­ной фор­ме. «Во что же я ве­рю?» — спро­сил я се­бя и ис­крен­не от­ве­тил, что я ве­рю, что на­до быть до­б­рым, нуж­но сми­рять­ся, про­щать, лю­бить. В это я ве­рю всем су­ще­ст­вом.»

Раз­ве не был Лев Ни­ко­ла­е­вич в этих раз­мы­ш­ле­ни­ях на по­ро­ге под­лин­ной пра­во­слав­ной ве­ры? Мо­жем ли мы тре­бо­вать от пи­са­те­ля боль­ше­го?

— По­след­ние сло­ва из при­ве­ден­ной ци­та­ты дей­ст­ви­тель­но под­ве­ли Льва Тол­сто­го к по­ро­гу пра­во­слав­ной ве­ры. Но ска­зан­ное им вна­ча­ле – о том, че­го он не мо­жет при­нять, – сви­де­тель­ст­ву­ет о том, что тол­ку­ет он все слиш­ком ра­ци­о­на­ли­с­ти­че­с­ки. Пра­во­слав­ная бо­го­слов­ская мысль идет дву­мя пу­тя­ми: с од­ной сто­ро­ны, это ка­та­фа­ти­че­с­кое, что оз­на­ча­ет по-гре­че­с­ки по­ло­жи­тель­ное бо­го­сло­вие, а с дру­гой – апо­фа­ти­че­с­кое, то есть от­ри­ца­тель­ное.

О ка­ком от­ри­ца­нии идет речь? Об от­ри­ца­нии на­ше­го соб­ст­вен­но­го ра­зу­ма, ко­то­рый не мо­жет по­нять все до кон­ца вви­ду сво­ей ог­ра­ни­чен­но­с­ти. И по­это­му он дол­жен уй­ти за пре­де­лы. Он дол­жен от­ве­тить на не­ко­то­рые во­про­сы обык­но­вен­ным «не знаю» и «не мо­гу знать» – но ве­рю, по­то­му что я это ощу­щаю, по­то­му что я знаю, что это ис­ти­на. Это и есть суть апо­фа­ти­че­с­ко­го бо­го­сло­вия, ос­но­во­по­лож­ни­ком ко­то­ро­го был в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни из­ве­ст­ный Ди­о­ни­сий Аре­о­па­гит[8], не­за­ви­си­мо от то­го, ко­му в окон­ча­тель­ном ви­де при­над­ле­жат бо­го­слов­ские ве­ро­учи­тель­ные со­чи­не­ния, под­пи­сан­ные его име­нем. В Де­я­ни­ях апо­с­толь­ских есть све­де­ния о том, что не­кто Ди­о­ни­сий со­сто­ял чле­ном афин­ско­го аре­о­па­га. От­сю­да и его ав­то­ра. Он был од­ним из не­мно­гих языч­ни­ков, ко­то­рые сра­зу по­ве­ри­ли в уче­ние, про­по­ве­ду­е­мое Апо­с­то­лом Пав­лом. Апо­с­тол Па­вел на­чал со слов: про­хо­дя и ос­ма­т­ри­вая ва­ши свя­ты­ни, я уви­дел один жерт­вен­ник, на ко­то­ром бы­ло на­пи­са­но – «Не­ве­до­мо­му Бо­гу». Об­ра­щаю ва­ше вни­ма­ние на так­тич­ность Апо­с­то­ла Пав­ла. Ад­ре­су­ясь языч­ни­кам, он не ска­зал: «ва­ши идо­лы», хо­тя мог бы, а ска­зал: «ва­ши свя­ты­ни», – ува­жив ве­ру этих лю­дей и их по­ня­тие о свя­то­с­ти. «Тот, ко­то­ро­го вы, не ве­дая, чти­те, я про­по­ве­дую вам…» Это и есть ос­но­во­по­ло­же­ние апо­фа­ти­че­с­ко­го бо­го­сло­вия.

Бог не­ве­дом, мы не зна­ем Его, но мы ве­рим в Не­го. Вну­т­рен­ним на­шим со­зна­ни­ем, вну­т­рен­ней лю­бо­вью мы с Ним. Бо­лее то­го, Его мож­но про­по­ве­до­вать. Этой про­по­ве­дью Апо­с­тол Па­вел и убе­дил Ди­о­ни­сия по­сле­до­вать за ним и стать хри­с­ти­а­ни­ном. От­сю­да ро­ди­лась вся бо­го­слов­ская шко­ла Ди­о­ни­сия Аре­о­па­ги­та и дру­гих.

Здесь же кро­ет­ся от­вет и Льву Тол­сто­му. Ты не мо­жешь ут­верж­дать, что ты зна­ешь, о Бо­ге по­ло­жи­тель­но Всё. Нет, Все­го ты не зна­ешь. Ты – че­ло­век. Ты – че­ло­век. Че­ло­век сла­бый ог­ра­ни­чен­ный и греш­ный. Го­во­ря о Бо­ге, ты мо­жешь ска­зать по­ло­жи­тель­но – Все­ви­дя­щий Бог. Но ска­зать, что ты зна­ешь Его и что Он Ве­до­мый, – нель­зя. Нуж­но го­во­рить от­ри­ца­тель­но как Апо­с­тол Па­вел, – Не­ве­до­мый. Это по­ни­ма­ли уже языч­ни­ки.

— Ис­то­рия по­след­них ча­сов жиз­ни Тол­сто­го тра­гич­на. Не го­во­ря о том, что прав­да о том, как все про­ис­хо­ди­ло, так вро­де бы и ка­ну­ла в Ле­ту, по­гряз­шая в бур­ных рас­прях меж­ду по­сле­до­ва­те­ля­ми пи­са­те­ля и те­ми, кто осуж­дал его. Бег­ст­во Тол­сто­го от близ­ких, бо­лезнь, за­стиг­нув­шая его в по­ез­де, ос­та­нов­ка в Ша­мор­ди­но, а за­тем в Ас­та­по­ве, но глав­ное все же – по­пыт­ка при­ми­ре­ния с Цер­ко­вью, – все это по­хо­же на ка­кой-то ди­ко­вин­ный тра­ги­че­с­кий вы­мы­сел, на ко­то­рый ре­шит­ся не каж­дый ро­ма­нист. По­ла­га­е­те ли Вы, что Лев Тол­стой оду­мал­ся и ис­кал при­ми­ре­ния с Цер­ко­вью?

— Все фак­ты се­го­дня из­ве­ст­ны. Из­ве­ст­но, что Лев Ни­ко­ла­е­вич, уе­хав от се­мьи, при­ехал в Ша­мор­ди­но к сво­ей се­с­т­ре, мо­на­хи­не, – она, кста­ти, по­слу­жи­ла про­то­ти­пом для со­зда­ния об­ра­за книж­ны Ма­рьи в ро­ма­не «Вой­на и мир», – а за­тем по­шел пеш­ком в Оп­ти­ну пу­с­тынь. Путь от Ша­мор­ди­но до Оп­ти­ной пу­с­ты­ни не близ­кий. Из­ве­ст­но, что, ког­да Тол­стой при­шел ту­да, он не ре­шил­ся вой­ти в скит, где жи­ли стар­цы. Он по­сто­ял и ушел. Он по­бо­ял­ся, что оп­тин­ские стар­цы не за­хо­тят с ним раз­го­ва­ри­вать. Все это Тол­стой го­во­рил сво­ей се­с­т­ре, и она это за­пи­са­ла.

— Он не смог пе­ре­си­лить в се­бе гор­ды­ни?

— Ве­ро­ят­но, это мож­но на­звать гор­ды­ней. Но мне ду­ма­ет­ся, что это слиш­ком силь­ное сло­во. Я бы ска­зал, что это бы­ла вну­т­рен­няя за­стен­чи­вость. [То, что по-ан­г­лий­ски на­зы­ва­ет­ся self-conturce.] Тол­стой как бы чрез­мер­но ощу­пы­вал се­бя. В этом пси­хо­ло­ги­че­с­ки бы­ла при­чи­на всех его бед. На ред­кость ум­ный че­ло­век, бле­с­тя­щий ху­дож­ник и мыс­ли­тель, он был в вме­с­те с тем ма­лень­ким че­ло­веч­ком – в том смыс­ле, что за­ви­сел от ок­ру­жав­ших его лю­дей. Что они о нем по­ду­ма­ют? В ка­ком ви­де он пе­ред ни­ми пред­ста­нет? Из-за это­го по­сто­ян­но­го ощу­пы­ва­ния се­бя Тол­стой ока­зал­ся вра­гом се­бя са­мо­го и ра­бом сво­их мыс­лей.

Но ес­ли это пе­ре­ве­с­ти на цер­ков­ный язык – это бы­ли по­мыс­лы, по по­во­ду ко­то­рых лю­бой оп­тин­ский ста­рец ска­зал бы ему: «Не об­ра­щай­те вни­ма­ния на ва­ши по­мыс­лы. Они не ва­ши!» Вот обыч­ный от­вет в та­ких слу­ча­ях… Но са­мое опас­ное на­чи­на­ет­ся тог­да, ког­да че­ло­век пы­та­ет­ся спо­рить с эти­ми по­мыс­ла­ми, ког­да он вер­тит­ся во­круг них и обо­ра­чи­ва­ет­ся во­круг са­мо­го се­бя как струж­ка. Ког­да вы чи­с­ти­те ру­бан­ком до­с­ку, дре­вес­ная струж­ка за­во­ра­чи­ва­ет­ся во­круг са­мой се­бя. Что вну­т­ри нее? Пу­с­то­та. Так и на­ша лич­ность. Она ча­с­то обо­ра­чи­ва­ет­ся во­круг се­бя са­мой, в то вре­мя как вну­т­ри у нас, ока­зы­ва­ет­ся, ни­че­го нет – ни­че­го, кро­ме пу­с­то­ты и за­мк­ну­то­с­ти на се­бе са­мих. Все, что бы­ло не­об­хо­ди­мо Льву Ни­ко­ла­е­ви­чу, – это рас­крыть­ся. Он не рас­крыл­ся.

— Не­ко­то­рые лю­ди, ис­крен­не стре­мясь к рас­ка­я­нию, воз­дер­жи­ва­ют­ся от кон­крет­ных ша­гов, по­ла­гая, что мо­гут спра­вить­ся со сво­им вну­т­рен­ним не­ду­гом са­мо­сто­я­тель­но, да и по­чи­тая за бес­такт­ность ут­руж­дать дру­гих та­ко­го ро­да лич­ны­ми за­труд­не­ни­я­ми.

— Мо­жет быть, не знаю… У фран­цу­зов есть по­го­вор­ка: «Que s’excuse, s’accuse»[9]. Ду­шой Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча вла­де­ло, ско­рее все­го, это чув­ст­во. Эта чер­та бы­ла в нем очень силь­но раз­ви­та. А кро­ме то­го, с точ­ки зре­ния фи­ло­соф­ской, он был, ко­неч­но, ра­ци­о­на­ли­с­том. Его ratio долж­но бы­ло все под­твер­дить, все до­ка­зать. Этот ра­ци­о­на­лизм по­бе­дил в нем ху­дож­ни­ка.

В Оп­ти­ной пу­с­ты­ни тот­час же ста­ло из­ве­ст­но о том, что Тол­стой при­хо­дил к мо­на­с­ты­рю. И его жда­ли. Жда­ли с не­тер­пе­ни­ем и с боль­шим ра­ду­ши­ем. В Оп­ти­ной Пу­с­ты­ни су­ще­ст­во­вал та­кой под­ход: при­ни­мать всех, ко всем от­но­сить­ся оди­на­ко­во от­кры­то. В этом и бы­ла суть стар­че­ст­ва. В этой же си­ту­а­ции бы­ла на­ли­цо ка­кая-то тра­ги­че­с­кая не­со­гла­со­ван­ность меж­ду дву­мя ми­ра­ми. Что ин­те­рес­но, в во­про­се об ухо­де Тол­сто­го из до­ма вся се­мья Тол­сто­го ока­за­лась на сто­ро­не Со­фьи Ан­д­ре­ев­ны.

— По­че­му?

— Да­же хо­ро­шо зная их всех лич­но, зная, что все они бы­ли цер­ков­ны­ми, убеж­ден­ны­ми, пра­во­слав­ны­ми людь­ми, я не мо­гу от­ве­тить на этот во­прос. Факт ос­та­ет­ся фак­том.

— Се­мья сы­г­ра­ла в жиз­ни Тол­сто­го ог­ром­ную роль – по­зи­тив­ную или не­га­тив­ную, труд­но ра­зо­брать­ся. Вли­я­ние се­мьи, от­но­ше­ния с близ­ки­ми ска­за­лось и на по­след­них ре­ше­ни­ях Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча, [ког­да он по­пы­тал­ся вер­нуть­ся в ло­но Церк­ви, и ему в этом по­ме­ша­ли]. На эту те­му бы­ло ска­за­но мно­гое. Но во­прос ос­та­ет­ся от­кры­тым. На про­тя­же­нии лет Вы под­дер­жи­ва­ли дру­же­с­кие от­но­ше­ния с по­кой­ной Алек­сан­д­рой Львов­ной Тол­стой, до­че­рью Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча, ко­то­рая жи­ла в США. Речь идет о той са­мой до­че­ри Тол­сто­го, ко­то­рая в но­я­б­ре 1910 го­да, в по­след­ние дни жиз­ни от­ца, на­хо­ди­лась в Ас­та­по­ве у его смерт­но­го од­ра и, по мно­го­чис­лен­ным сви­де­тель­ст­вам оче­вид­цев и би­о­гра­фов, не до­пу­с­ти­ла к уми­ра­ю­ще­му от­цу стар­ца Вар­со­но­фия[10], при­ехав­ше­го в Ас­та­по­во из Оп­тин­ско­го мо­на­с­ты­ря по его вы­зо­ву.

— В мо­ло­до­с­ти, ког­да я жил в не­боль­шом серб­ском го­род­ке, я был очень дру­жен с вну­ком Льва Тол­сто­го, Вла­ди­ми­ром Иль­и­чом, сы­ном Ильи Льво­ви­ча. С ним дру­жи­ла вся на­ша се­мья. Я был на­мно­го млад­ше Вла­ди­ми­ра Иль­и­ча, но это не ме­ша­ло нам под­дер­жи­вать теп­лые от­но­ше­ния. От не­го я мно­го слы­шал о его от­це, о де­де и не пе­ре­ста­вал рас­спра­ши­вать. С это­го, соб­ст­вен­но, на­ча­лись на­ши от­но­ше­ния.

Это бы­ло на ред­кость ин­те­рес­ный че­ло­век. По­мню, как он при­шел к нам в дом с пер­вым ви­зи­том. Он был жиз­не­ра­до­с­тен, об­щи­те­лен, ле­гок на подъ­ем, лю­бил вы­пить. Вот, по­мню, он си­дит у нас, смо­т­рит на мою мать и вдруг на­чи­на­ет петь: «Я люб­лю те­бя за это, что ты тет­ка Ли­за­ве­та…» Один из гос­тей на­гнул­ся к не­му и про­шеп­тал: «Хо­зяй­ки­но имя – Ели­за­ве­та!» Мою мать дей­ст­ви­тель­но зва­ли Ели­за­ве­той… Он был ду­ша на­ра­с­паш­ку. От­ча­с­ти бла­го­да­ря это­му мно­го я уз­нал от не­го о се­мье Тол­стых.

А за­тем моя стар­шая се­с­т­ра вы­шла за­муж за его дво­ю­род­но­го бра­та, ко­то­ро­го то­же зва­ли Вла­ди­ми­ром, толь­ко не Иль­и­чом, а Ми­хай­ло­ви­чем, – за сы­на млад­ше­го сы­на Тол­сто­го. С это­го дня мы бук­валь­но по­род­ни­лись с Тол­сты­ми, во­шли в их се­мью. Че­рез Вла­ди­ми­ра Ми­хай­ло­ви­ча я по­зна­ко­мил­ся с Алек­сан­д­рой Львов­ной, до­че­рью Льва Тол­сто­го, ко­то­рая жи­ла в то вре­мя в На­яке, на бе­ре­гу ре­ки Гуд­зон, к се­ве­ру от Нью-Йор­ка. Близ­кие от­но­ше­ния с ней под­дер­жи­ва­ла и моя мать – они бы­ли од­но­го по­ко­ле­ния, и мать зва­ла ее Са­шей, а Алек­сан­д­ра Львов­на на­зы­ва­ла мою мать «Эль­ве­та».

Алек­сан­д­ра Львов­на – для ме­ня те­тя Са­ша – в мо­ло­до­с­ти бы­ла тол­стов­кой. Ре­во­лю­цию она пе­ре­жи­ла очень бо­лез­нен­но. Ког­да все это свер­ши­лось, она вдруг по­ня­ла, что идеи ее от­ца ока­за­лись сво­е­го ро­да толч­ком для раз­ра­с­та­ния ре­во­лю­ци­он­ных на­ст­ро­е­ний, ко­то­рые в кон­це кон­цов сме­ли все – и са­мо­го тол­сто­го, и куль­ту­ру, в ко­то­рой он вы­рос. Она по­ня­ла, что это бы­ло ошиб­кой. Пе­ре­лом в ней про­изо­шел где-то в двад­ца­том го­ду, как и у боль­шин­ст­ва. Преж­ние убеж­де­ния да­ва­ли о се­бе знать и в аме­ри­кан­ский пе­ри­од ее жиз­ни, ког­да она жи­ла под Нью-Йор­ком. Не­по­да­ле­ку от се­бя она ор­га­ни­зо­ва­ла Тол­сто­вскую фер­му. Впос­лед­ст­вии она же ста­ла од­ной из ос­но­ва­тель­ниц Тол­сто­вско­го Фон­да, ко­то­рый при­хо­дил на по­мощь рус­ским бе­жен­цам. Ма­ло-по­ма­лу Алек­сан­д­ра Львов­на вер­ну­лась к Церк­ви, на те пу­ти, с ко­то­рых ее увел отец, и да­же по­ст­ро­и­ла у се­бя на фер­ме храм – цер­ковь Пре­по­доб­но­го Сер­гия. К то­му вре­ме­ни она пол­но­стью ото­шла от идей сво­е­го от­ца. Но при этом она все­гда го­во­ри­ла: «Отец для ме­ня – свя­ты­ня. Я знаю его. Я знаю, что это был за че­ло­век. Я ни­ког­да не со­гла­шусь с тем, что о нем го­во­рят. И ни­ког­да от не­го не от­ре­кусь!»

Я ис­по­ве­до­вал ее. Она ис­по­ве­до­ва­лась у ме­ня не­за­дол­го до кон­чи­ны. Мы бы­ли очень близ­ки. Бла­го­да­ря это­му я имел воз­мож­ность быть по­свя­щен­ным в суть про­ис­хо­дя­ще­го во­круг ее по­кой­но­го от­ца во всей пол­но­те. Я знаю, ка­кой он был че­ло­век из­ну­т­ри. Я знаю, что и как бы­ло не толь­ко с точ­ки зре­ния цер­ков­но-ка­но­ни­че­с­кой и об­ще­ст­вен­ной, но и с точ­ки зре­ния лич­ной, се­мей­ной. Все эти точ­ки зре­ния важ­ны в рав­ной ме­ре.

— Се­го­дня мы зна­ем с до­сто­вер­но­с­тью, что ста­рец Вар­со­но­фий и со­про­вож­дав­ший его ие­ро­мо­нах Пан­те­лей­мон, при­еха­ли в Ас­та­по­во по прось­бе са­мо­го Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча. Сой­дя с по­ез­да в Ас­та­по­ве, Лев Ни­ко­ла­е­вич по­слал в Оп­ти­ну те­ле­грам­му, в ко­то­рой про­сил по­слать к не­му стар­ца Ио­си­фа, но на со­ве­те стар­шей бра­тии мо­на­с­ты­ря бы­ло ре­ше­но по­слать в Оп­ти­ну отца Вар­со­но­фия, так как ста­рец Ио­сиф был слаб и не по­ки­дал из ке­льи.

— Стар­ца Вар­со­но­фия, ко­то­рый был при­слан в Ас­та­по­во Свя­щен­ным Си­но­дом, не до­пу­с­ти­ла к Льву Тол­сто­му Алек­сан­д­ра Львов­на. Я знаю это до­сто­вер­но. Она же не до­пу­с­ти­ла к от­цу и мать.

— Вы счи­та­е­те, что отец Вар­со­но­фий был по­слан Свя­щен­ным Си­но­дом? Но се­го­дня при­ня­то оп­ро­вер­гать эту вер­сию. Счи­та­ет­ся, что ос­но­во­по­лож­ни­ком «вер­но­под­дан­ни­че­с­кой вер­сии» яв­ля­ет­ся рот­мистр Са­виц­кий, при­слан­ный в Ас­та­по­во вла­с­тя­ми при­сма­т­ри­вать за по­ряд­ком, све­де­ния ко­то­ро­го пол­ны не­точ­но­с­тей. Вер­сия при­ча­ст­но­с­ти к де­лу Свя­щен­но­го Си­но­да по­до­гре­ва­лась и са­ми­ми тол­стов­ца­ми, ко­то­рые не мог­ли пе­ре­ва­рить «от­ре­че­ния» их ку­ми­ра от сво­их идей, а сам факт вы­зо­ва стар­ца из Оп­ти­ны тол­стов­цы все­ми прав­да­ми и не­прав­да­ми скры­ва­ли от рус­ской об­ще­ст­вен­но­с­ти. По­ми­мо это­го рас­про­ст­ра­ня­лись слу­хи (на­при­мер, В. М. Мак­ла­ко­вым), что Тол­стой сам от­ка­зал­ся при­нять стар­ца Вар­со­но­фия, что оп­ро­вер­га­ет текст пись­ма о. Вар­со­но­фия, ко­то­рое он на­пи­сал Алек­сан­д­ре Львов­не по­сле ее от­ка­за до­пу­с­тить его к боль­но­му от­цу:

«Поч­ти­тель­ней­ше бла­го­да­рю Ва­ше Си­я­тель­ст­во за ва­ше пись­мо, в ко­то­ром вы пи­ше­те, что во­ля ро­ди­те­ля Ва­ше­го и для всей се­мьи Ва­шей по­став­ля­ет­ся на пер­вом пла­не. Но Вам, гра­фи­ня, из­ве­ст­но, что граф вы­ра­жал се­с­т­ре сво­ей, а Ва­шей те­туш­ке, мо­на­хи­не ма­те­ри Ма­рии, же­ла­ние ви­деть нас и бе­се­до­вать с на­ми.»

Ос­та­ет­ся до­ба­вить, что по све­де­ни­ям то­го же рот­ми­с­т­ра Са­виц­ко­го, из­ло­жен­ным в его рап­пор­те, о. Вар­со­но­фий, при­быв­ший в Оп­ти­ну, яко­бы дей­ст­ви­тель­но на­пи­сал Алек­сан­д­ре Львов­не пись­мо, в ко­то­ром пре­ду­преж­дал, что ни­ка­ких раз­го­во­ров о ре­ли­гии с ее от­цом ве­с­ти не бу­дет, и что же­лал бы толь­ко «ви­деть Тол­сто­го и бла­го­во­лить». Игу­мен буд­то бы со­об­щил Са­виц­ко­му, что, ес­ли бы он ус­лы­шал от Тол­сто­го од­но сло­во «ка­юсь», то в си­лу сво­их пол­но­мо­чий счи­тал был его от­ка­зав­шим­ся от сво­е­го «лже­уче­ния» и на­пут­ст­во­вал бы его пе­ред смер­тью как пра­во­слав­но­го.

— Что ка­са­ет­ся при­ча­ст­но­с­ти к де­лу Свя­щен­но­го Си­но­да, мне труд­но вы­сту­пать в ка­че­ст­ве чье­го-ли­бо оп­по­нен­та. Дан­ное пред­став­ле­ние – пред­став­ле­ние о том, что к по­езд­ки от­ца Вар­со­но­фию в Ас­та­по­во, имел от­но­ше­ние Свя­щен­ный Си­нод, сло­жи­лось у ме­ня смо­ло­ду. Та­ко­во бы­ло мне­ние, ца­рив­шее сре­ди мо­их род­ных и близ­ких. С дру­гой сто­ро­ны нель­зя, ко­неч­но, ис­клю­чить то­го, что во всю эту ис­то­рию бы­ли во­вле­че­ны ка­кие-то очень лич­ные, очень ча­ст­ные ин­те­ре­сы. На мой взгляд, все это не име­ет су­ще­ст­вен­но­го зна­че­ния. Ва­жен факт: Алек­сан­д­ра Львов­на не пу­с­ти­ла о. Вар­со­но­фия к сво­е­му от­цу.

— В этом во­про­се важ­на окон­ча­тель­ная яс­ность. Со­глас­но од­ной из вер­сий, стар­ца Вар­со­но­фия не пу­с­ти­ла к от­цу Алек­сан­д­ра Львов­на. Со­глас­но дру­гой вер­сии – ее под­дер­жи­ва­ли тол­стов­цы, – от встре­чи со стар­цем от­ка­зал­ся сам Тол­стой. Труд­но пред­ста­вить се­бе, что вам не при­хо­ди­лось го­во­рить об этом с Алек­сан­д­рой Львов­ной. Ка­кая вер­сия пра­виль­ная?

 

— От­ца Вар­со­но­фия не пу­с­ти­ла к от­цу Алек­сан­д­ра Львов­на.

— Ес­ли бы она не по­ме­шал встре­че от­ца с о. Вар­со­но­фи­ем, при­ми­рил­ся бы он с Цер­ко­вью?

— Ду­маю, что да. Хо­тя не мо­гу ут­верж­дать это­го с пол­ной ка­те­го­рич­но­с­тью. Ми­т­ро­по­лит Ан­то­ний Хра­по­виц­кий рас­ска­зы­вал мне – прав­да, с чу­жих слов, – что Тол­стой яко­бы уже на по­след­нем из­ды­ха­нии го­во­рил: «Ну вот, я уми­раю. И что с это­го? Ни­ка­ких ан­ге­лов нет. Ни­че­го нет. Смо­т­ри­те – про­сто уми­раю и уми­раю.»

— По­че­му Алек­сан­д­ра Львов­на по­ме­ша­ла встре­че Вар­со­но­фия с уми­ра­ю­щим от­цом? Вы мо­же­те этим по­де­лить­ся?

— Я не впра­ве раз­гла­шать тай­ну ис­по­ве­ди. Все, что я мо­гу ска­зать, это то, что Алек­сан­д­ра Львов­на не пре­да­ла сво­е­го от­ца, но са­ма лич­но во всем глу­бо­ко рас­ка­и­ва­лась. А по­сле­ду­ю­щим воз­вра­ще­ни­ем в Цер­ковь она под­кре­пи­ла свое без­мер­ное че­ло­ве­ко­лю­бие и ми­ло­сер­дие. Она по­мог­ла сот­ням и сот­ням лю­дей. Она бес­ко­неч­но лю­би­ла от­ца, сто­я­ла за не­го, за­щи­ща­ла его и мо­ли­лась за не­го до са­мой сво­ей смер­ти.

— «Ког­да со­зре­ло яб­ло­ко и па­да­ет, – от­че­го оно па­да­ет? От­то­го ли, что тя­го­те­ет к зем­ле, от­то­го ли, что за­сы­ха­ет стер­жень, от­то­го ли, что су­шит­ся солн­цем, что тя­же­ле­ет, что ве­тер тря­сет его, от­то­го ли, сто­я­ще­му вни­зу маль­чи­ку хо­чет­ся съесть его?

Ни­что не при­чи­на. Все это толь­ко сов­па­де­ние тех ус­ло­вий, при ко­то­рых со­вер­ша­ет­ся вся­кое жиз­нен­ное, ор­га­ни­че­с­кое, сти­хий­ное со­бы­тие. И тот бо­та­ник, ко­то­рый най­дет, что яб­ло­ко па­да­ет от­то­го, что клет­чат­ка раз­ла­га­ет­ся и то­му по­доб­ное, бу­дет так же не прав, как и тот ре­бе­нок, сто­я­щий вни­зу, ко­то­рый ска­жет, что яб­ло­ко упа­ло от­то­го, что ему хо­те­лось съесть его и что он мо­лил­ся об этом.»

Это стро­ки Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча из «Вой­ны и ми­ра», по­свя­щен­ные при­чи­нам по­ра­же­ния на­по­ле­о­нов­ской ар­мии в Рос­сии в две­над­ца­том го­ду. Взгляд Льва Тол­сто­го на ис­то­рию вам, ве­ро­ят­нее все­го, чужд в той же ме­ре, как и его ре­ли­ги­оз­ные воз­зре­ния. Но пра­во­ме­рен во­прос: не будь Тол­сто­го, бы­ла бы ис­то­рия Рос­сии двад­ца­то­го ве­ка та­кой, ка­кой мы ви­дим ее се­го­дня? Не прав ли, не даль­но­ви­ден ли был Уль­я­нов-Ле­нин и боль­ше­вист­ское ру­ко­вод­ст­во в стрем­ле­нии по­смерт­но при­брать Тол­сто­го к сво­им ру­кам? А, мо­жет быть, в ли­це Тол­сто­го мы, пи­са­те­ли, про­сто пре­уве­ли­чи­ва­ем свою зна­чи­мость для су­деб ми­ра – эта чер­та очень свой­ст­вен­на пи­шу­щим лю­дям, а в Рос­сии осо­бен­но.

— От­ве­чая Тол­сто­му по по­во­ду яб­ло­ка, я поз­во­лю се­бе с ним не со­гла­сить­ся. Ска­зать, что ни­что не яв­ля­ет­ся при­чи­ной яв­ля­ет­ся ти­пич­ной ошиб­кой ум­ст­ву­ю­ще­го че­ло­ве­че­с­ко­го ра­зу­ма, ко­то­рый все не­по­нят­ное, не­по­сти­жи­мое для се­бя, хо­чет объ­яс­нить сло­вом ни­что. Всё то, что Тол­стой пе­ре­чис­лил в этих стро­ках, всё без ис­клю­че­ния яв­ля­ет­ся при­чи­ной.

— По­ра­зи­тель­ные раз­мы­ш­ле­ния о ро­ли Тол­сто­го в ис­то­рии Рос­сии есть у И. Бу­ни­на в вос­по­ми­на­ни­ях о прин­це Оль­ден­бург­ском, с ко­то­рым он под­дер­жи­вал от­но­ше­ния в пе­ри­од эми­г­ра­ции во Фран­ции. С боль­шим над­ры­вам, этот бла­го­род­ней­ший че­ло­век, не­ког­да при­бли­жен­ный Ни­ко­лая II, рас­ска­зы­вал Бу­ни­ну о том, что им­пе­ра­тор был од­но вре­мя го­тов встре­тить­ся с Тол­стым и по­бе­се­до­вать с ним о судь­бах Рос­сий­ской им­пе­рии, но что это­го не про­изо­ш­ло. По сви­де­тель­ст­ву Бу­ни­на, принц Оль­ден­бург­ский был уве­рен, что эта встре­ча мог­ла из­ме­нить ход ис­то­рии Рос­сии. Так ли это? Не стро­им ли мы се­бе ил­лю­зии? Не все­гда так­тич­ный в сво­их оцен­ках Бу­нин, в дан­ном слу­чае удер­жал­ся от рез­ких суж­де­ний. Но так и на­пра­ши­ва­ет­ся вы­вод: мо­жет быть здесь столк­ну­лись не про­сто две круп­ные лич­но­с­ти, от мне­ния ко­то­рых мно­гое за­ви­се­ло в на­ших судь­бах, а два ча­ст­ных ли­ца, два гор­де­ли­вых че­ло­ве­ка.

— Ес­ли бы на ме­с­те Ни­ко­лая II ока­зал­ся — пред­по­ло­жим та­кое — его пре­док, Петр Ве­ли­кий, то та­кая встре­ча на­вер­ня­ка про­изо­ш­ла бы, и по­сле нее бы­ло бы сде­ла­но, на­вер­ное, мно­го важ­но­го. Ес­ли уж за­да­вать­ся та­кой ди­лем­мой, то, ко­неч­но, мож­но лишь со­жа­леть о том, что Ни­ко­лай II не по­шел на встре­чу с Тол­стым. Дей­ст­ви­тель­но жаль. С дру­гой сто­ро­ны, мож­но по­нять и Ни­ко­лая II. Он был че­ло­ве­ком сво­е­го вре­ме­ни, имел оп­ре­де­лен­ные вос­пи­та­ние и ха­рак­тер. И бы­ло бы не­ле­по­с­тью ожи­дать от Ни­ко­лая II то­го, что­бы он по­сту­пал как Петр Ве­ли­кий.

В этой свя­зи мне хо­чет­ся при­ве­с­ти за­ри­сов­ку из жиз­ни Льва Тол­сто­го, от­но­ся­щу­ю­ся к то­му пе­ри­о­ду, ког­да он сам стал тол­стов­цем. Эту ис­то­рию мне рас­ска­зал муж мо­ей се­с­т­ры, внук Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча, Вла­ди­мир Ми­хай­ло­вич. До­ма у Тол­сто­го был как-то Черт­ков, – с Черт­ко­вым, кста­ти ска­зать, моя се­мья то­же ока­за­лась по­род­не­на че­рез мою вто­рую се­с­т­ру, ко­то­рая вы­шла за­муж за Черт­ко­ва, чей дед при­хо­дил­ся дво­ю­род­ным бра­том то­му са­мо­му Черт­ко­ву. Так вот, лы­со­го­ло­вый Черт­ков си­дел в гос­ти­ной, ког­да во­шел Тол­стой. Уви­дев на го­ло­ве у Черт­ко­ва ог­ром­но­го впив­ше­го­ся ко­ма­ра, Лев Ни­ко­ла­е­вич по­до­шел к не­му и ко­ма­ра при­хлоп­нул. Раз­вер­нув­шись, Черт­ков удив­лен­но про­из­нес: «Эх! Как вы мог­ли это сде­лать? Ведь вы же по­гу­би­ли чу­жую жизнь!» Тол­стой по­се­рел. Ни­че­го не ска­зав, он ушел в свой ка­би­нет, за­пер­ся и про­вел в оди­но­че­ст­ве пять ча­сов… Труд­но ска­зать, что смог бы Тол­стой ре­аль­но сде­лать в той си­ту­а­ции, ко­то­рая сло­жи­лась тог­да в Рос­сии.

Моск­ва, 3 фе­в­ра­ля 1998 г.